Не успели снять швы с запястий, а девахи уже прославились на весь мир. Обнаружилось, что президента хотят прогнать не только эти три, а целое поколение. Очкарики-хипстеры с челками, городские бездельники, которых неожиданно сразу очень много из кафе, музеев и парков повылезло. За алтарных самоубийц вступились духовно опустошенные интеллектуалы, подогреваемые науськиванием западных спецслужб, только и мечтающих о подрыве авторитета Рашен Ортодокс Черч, на которой вся Русь и держится. В перформансе с осьминогом эксперты обнаружили надругательство над памятью Христа, символом которого, как известно, является рыба. А где рыба, там и осьминог. С морепродуктами нынче шутки плохи.
Прокуроры вменили арестованным бесовское дрыгание, непотребное приплясывание и адское шевеление с целью возбуждения, разжигания и унижения. Тетеньки из комитетов этики, эстетики и общественной морали с глазами выброшенных кукол констатировали об атаке диавола на Третий Рим.
Курица кусал локти: соскам злополучным едва за двадцать, а он уже Христа пережил и до сих пор никому не известен. Курица страстно жаждал славы, испытывая одновременно парадоксальную неловкость от мысли, что надо выпячиваться, обдумывать и планировать скандал, а хорошо бы и родиной слегка торгануть, выставить напоказ какую-нибудь пакость, что-нибудь гнилое выискать, хоть сатанинские скачки в храме устроить, лишь бы иностранным кураторам и правозащитникам угодить. Одновременно он боялся боли, насмешек, избиений, ареста, срока, холодного осьминога, которого непременно придется куда-то засовывать. Курица продолжал сторониться остросоциального искусства, вдохновленного общественным протестом, продолжал отчаянно рисовать голых женщин, веря, за неимением идей, в силу собственной искренности.
Из всех сюжетов Курицу интересовал этот. Ничего другого в голову не приходило с тех пор, как малым дитем, ползая по полу, нарочно заглянул под подол родной тетке. Два столба ног, переходящие в огромные полушария. Затемнение между этими полушариями гипнотизировало, притягивало и с того дня затмило для Курицы все звезды и светила. Он и стал художником, чтобы иметь предлог снова и снова овладевать этой тенью. При такой зависимости рисование – единственный способ уберечься от погони за каждой юбкой. Все желание, страсть разгадки, томление, все в линии и пятна уходит.
Он старался рисовать одну блондинку. Чтоб в другую не влюбиться. А она всегда была готова. Любые позы принимала. Только в последнее время была сильно занята, и Курица подыскал натурщицу. К стене в гостиной был прислонен большой холст, на котором, опираясь на колени и ладони, выгибалась фигуристая деваха. С шеи до самого розового пушистого ковра свисал крупный золотой крест, голову венчала патриаршая митра. Кисти рук обматывали окровавленные тряпки. На зрителя дева смотрела так, что слюна в горло не сглатывалась и сердце с ритма сбивалось.
Душевая лейка треснула, вода била во все стороны.
– Ты обещал исправить! – крикнула блондинка.
– Сегодня исправлю!
– Я могу вызвать мастера.
– Я сам.
Очень сексуально, когда мужчина с руками. Курица знал, что умение чинить сантехнику делает мужчину сексуальным. Он хотел быть сексуальным и потому твердо решил исправить душ.
Сели завтракать. Курица суетился у холодильника, причитая: «Чего-то хочется, а чего, не знаю», и запихивал в рот все подряд. Фрукты, ягоды, бекон, сыр, салат, капсулы витаминов.
Блондинка чинно сидела за столиком на балконе и пила кофе маленькими глоточками. Пока она решала, что будет есть, он уже набил пузо и теперь кипел энергией.
– Как несправедливо, что нет бессмертия, – пожаловалась блондинка апельсиновому соку, который налила в стакан.
– Взболтала? – встрял Курица.
– Взболтала. – Блондинка встряхнула прозрачную бутылку.
– Видишь, сколько гущи на дне, – наставительно указал Курица.
– Отстань.
– Ты мой поросеночек. – Курица ущипнул блондинку за грудь.
От радостной новости и полного желудка Курица весь бурлил. Ему всегда нравилось лапать блондинку, называть поросеночком, а долгожданная новость совсем его взбудоражила.
Внизу, у бассейна, девица в купальнике облокотилась о парапет.
– Хороший город, как ни глянешь в окно, обязательно увидишь классную задницу!
– Хочешь сказать, я жирная свинья? На баб пялишься?!
Комплименты, которые он считал проявлением нежности, слова вроде «поросеночек» и «хрюшок» оскорбляли блондинку, щипки и шлепки она принимала за намек на свою полноту. Она недолюбливала свою женственность, бедра, грудь и особенно круглый животик, который любили режиссеры и зрители и который вызывал к ней абсолютное доверие учредителей фонда. В то утро грудь набухла, соски болели.