— Женщина идет!
Мы в чем мать родила быстро прыгнули в воду. Когда женщина прошла, мы вылезли из воды и оделись.
— Мне пора на работу, — деловито произнес я, и мы молча побрели в сторону Десятой авеню.
У дверей бильярдной Джерри напомнил мне:
— Не забудь, завтра после церкви ты идешь к нам знакомиться с моим отцом.
Я вошел в салон. Киф, разгоряченный, потный и озабоченный, увидев меня, заорал:
— Тащи пиво, сегодня чертовски жарко, и парни хотят пить.
Глава седьмая
Заведение Кифа по воскресеньям не работало, и мне приходилось торчать в церкви, пока не закончится служба, потому что я помогал священнику. Около двенадцати дня я обычно возвращался в приют, обедал там и потом уходил на целый день. Иногда я шел в кино или на площадку для игры в поло, где тайком приобщался к игре. Но в это воскресенье я обещал Джерри пойти к нему познакомиться с отцом.
Отец Джерри был мэром Нью-Йорка и больши-им демократом, этаким слугой народа, «настоящим человеком» с открытой улыбкой, раздающим направо и налево приветствия и рукопожатия, вечно позирующим перед фотокамерой с чьим-то ребенком на руках. Я его терпеть не мог. Моя неприязнь к нему началась давно, еще до того, как я познакомился с Джерри Коуеном. Когда я впервые увидел мистера Коуена, он был еще олдерменом и представлял наш район в муниципалитете. Как-то он приехал на благотворительный обед к нам в приют и произнес замечательную речь, которую мы, дети, совершенно не поняли. Но, честно говоря, нам всем было на это наплевать, потому что мы объелись жареной индюшкой. Тогда мне было около девяти лет. Он попросил меня сбегать в комнату директора за сигарами, которые он оставил в своем пальто. Когда я принес ему сигары, он протянул мне ослепительно блестевшую монету в четверть доллара и сказал:
— Это тебе за то, что ты хороший мальчик.
— Спасибо, — пробормотал я, беря монету, но тут же вспомнил, что говорил нам учитель, и опустил монету в церковный ящик для сбора пожертвований.
Увидев это, мистер Коуен опять подозвал меня и сказал:
— Ты очень хороший мальчик. Как тебя зовут?
— Фрэнсис Кейн, сэр, — ответил я.
— Ну что ж, Фрэнсис, вот еще пять долларов, которые я жертвую церкви, но прежде чем ты опустишь их в ящик, скажи мне, какой подарок ты хочешь к Рождеству?
— Электрический поезд, сэр, — ответил я.
— У тебя будет электрический поезд, мой мальчик. У меня есть сын твоего возраста. Он тоже хочет такую же игрушку. Так что вы оба получите по электрическому поезду к празднику.
Он улыбнулся мне, и я опустил банкнот в ящик.
Я считал дни до наступления Рождества. Наконец, когда оно наступило, я спустился утром в столовую, где стояла разукрашенная елка. Я ожидал найти под ней обещанную игрушку, но не нашел. Я подумал, что, может быть, он еще не успел прислать ее — мне и в голову не приходило, что он может забыть. Праздник прошел, но никакого поезда я так и не получил.
Я не оставил надежду вплоть до того момента, когда нужно было уже укладываться спать. Уткнувшись в подушку, я тихо плакал. Брат Бернард, проходя через холл, услышал мой плач и вошел в спальню.
— Что случилось, Фрэнсис? — спросил он дружелюбно.
Всхлипывая, я рассказал ему об электрическом поезде. Он спокойно выслушал меня и сказал:
— Фрэнсис, не нужно плакать о такой мелочи. Игрушка не стоит твоих слез. Ты лучше попроси Господа, чтобы тебя любили твои друзья и все мы, которые, к сожалению, не могут дать и половины той любви, которая тебе так нужна. И, кроме того, — брат Бернард при всей своей сентиментальности был весьма трезвомыслящим человеком, — олдермен Коуен вот уже целый месяц находится во Флориде и, без всякого сомнения, очень занят, поэтому и запамятовал. — Он встал с моей кровати. — А теперь пора спать, мой юный друг. Ты должен быть в хорошей форме завтра, потому что я хочу взять тебя с собой в Центральный парк покататься на санях. Идет снег, в чем ты легко убедишься, если посмотришь в окно.
Я прислонился в стеклу и увидел, что действительно идет снег; его крупные хлопья медленно кружились передо мной. Слезы на моих глазах высохли, и я улегся в кровать. Я слышал, как брат Бернард, выйдя из спальни в холл и встретив кого-то, сказал:
— Я не имею ничего против того, что политики обманывают своих избирателей, но я не хочу, чтобы эти негодяи причиняли боль маленьким детям.
Свет в холле замигал и погас, и с этого момента я возненавидел олдермена Коуена со всей яростью своей детской души.