— Значит, ты Фрэнки? — спросил он. И голос его тоже был теплым, глубоким и взволнованным.
— Да, сэр, — ответил я тоже слегка дрожащим голосом.
И так же, как у него, на глаза мои навернулись слезы, а сердце наполнилось любовью. Потому что я знал — это родной мне человек, и ничто другое в мире не имеет значения. В наших жилах текла одна кровь, мы принадлежали одной семье. Я знал это. Я чувствовал это.
Немного позже я узнал, как он произносит свою фамилию, — «Каин».
А через несколько дней я узнал, что я еврей.
Глава четырнадцатая
Я где-то слышал, что новости имеют свойство распространяться неким загадочным, не поддающимся вычислению путем. За несколько часов до того, как я вернулся к себе, все уже знали, что у меня появилась семья. Меня засыпали вопросами, и я отвечал, как мог. По правде говоря, я толком не знал, о чем рассказывать. Я с нетерпением ждал того часа, когда смогу пойти к Джулии и поделиться с ней неожиданной новостью. После обеда я позвонил ей, чтобы узнать, сможет ли она встретиться со мной, и направился к ней.
Она открыла дверь и впустила меня. Она казалась довольно усталой, но я не обратил на это внимания и стал с жаром рассказывать ей о том, что случилось сегодня. Я сидел на краю кровати, а она в кресле недалеко от меня.
Когда я закончил свой рассказ, она сказала:
— Я очень рада, что все сложилось так удачно для тебя. Ты заслужил это. — Она говорила чуть отрешенно, устало и без эмоций.
Я взглянул на нее:
— Похоже, ты не рада случившемуся?
Она встала и, подойдя к окну, повернулась ко мне спиной. С минуту она молчала. Когда же заговорила, в ее голосе послышались металлические нотки; я никогда раньше не слышал, чтобы она разговаривала таким тоном.
— Я уезжаю, Фрэнки. Домой.
— Почему? — удивился я. И прежде, чем она ответила, добавил: — Ты не должна этого делать. Я по-прежнему буду приходить к тебе, что бы ни случилось.
Она повернулась и посмотрела мне в глаза:
— Чтобы переспать на халяву?
Я запротестовал:
— Нет, потому что ты мне нравишься. Ты должна это знать, ты ведь часто просила меня говорить тебе это.
— Нет, — сказала Джулия холодно, — я тебе безразлична. По крайней мере, то, зачем ты встречаешься со мной, ты можешь делать с каждой девушкой. — Она опять повернулась ко мне спиной. — Мы больше никогда не увидимся.
Какое-то время я смотрел ей в спину и затем спросил:
— Но я все же хочу знать, Джулия, почему?
Она опять посмотрела на меня:
— Если ты хочешь знать почему, я скажу тебе: что мне от того, что я встречаюсь с таким молокососом, как ты? Ты ничего не сможешь сделать для меня. Ты даже не сможешь жениться на мне, если я забеременею. Ну, скажи мне, твоему секс-инструктору, на что мне все это? Нет, Фрэнки, хватит! Занятия в летней школе закончились, и ты, как хороший мальчик, должен это понять. Повеселился, и хватит!
Я подошел к ней и взял ее за руку. Она резко высвободила руку.
— Но, Джулия…
— Катись отсюда!
Дурацкий комок застрял у меня в горле, и я поплелся к двери.
— Прощай, Джулия.
Она не ответила мне. Я открыл дверь и вышел. Достав из кармана сигарету, закурил. За дверью скрипнула кровать, и я услышал, как Джулия заплакала. Я выскочил на улицу.
Яркий, солнечный день был в разгаре, но я не чувствовал его прелести. Мне было зябко, почти холодно. Войдя в парк, я бросился на траву и уставился в небо невидящими глазами. Мысли беспорядочно носились у меня в голове, и я беспрестанно повторял: «Джулия, Джулия, Джулия…»
Я написал Джерри письмо, в котором рассказал о том, что меня берут к себе родственники. Он ответил, что очень рад за меня. Пролетела неделя, и настал день моего отъезда из приюта. Мой дядя должен был приехать за мной после обеда. Упаковав свой скарб в две картонные коробки, я снес их вниз в кабинет управляющего.
Мне больше не хотелось возвращаться в свою комнату. На первом этаже, в спортзале, раздавались голоса, и я решил посмотреть, что там происходит. Но тут прозвенел звонок на завтрак, и я опять пошел наверх, в столовую. Я сел за стол и наклонил голову, пока брат Бернард читал молитву. Вдруг мной овладело странное чувство: мне показалось, что я впервые здесь. Лица, окружавшие меня, казались мне незнакомыми и безразличными. Мне казалось, что я никогда не видел раньше этот холодный мраморный обеденный стол. Но едва я его коснулся, как сразу же нашел место на его поверхности, где когда-то ключом нацарапал свое имя. Я трогал царапины на гладком столе и пытался припомнить, когда же это было. Это было давно, слишком давно, чтобы я мог вспомнить. Мне совершенно не хотелось есть. Я стал размышлять, понравлюсь ли я своей тете и кузинам. Потом я почувствовал, что не хочу отсюда уезжать.