На следующий день Макарыч распахнул крышку большого, окованного железными полосами сундука. Рассохшееся дерево давно бы развалилось, если бы не эта скобяная хитрость. Изнутри пахнуло нафталином и слежавшейся тканью.
— Ты куда собираешься, дедушка? — забеспокоился Ваня.
— Оставайся-ка ты лучше на хозяйстве. Курочек покорми… Справишься? А я в лес пойду. Не спокойно на сердце у меня что-то.
— Нет, — уперся Ваня, — я тебя одного никуда не отпущу. А случись что — кто тебе поможет или на помощь позовет?
— Совсем большой ты становишься, — вздохнул Макарыч. — Что поделать, время сейчас такое, что взрослеете вы раньше срока… Только чур уговор — скажу тебе бежать, так беги изо всех сил куда глаза глядят, понятно?
Лес Ване не понравился. Нет, сначала было хорошо — светло, сухо, комары не надоедали своим зудом, а потом зашли они в такой бурелом, что ногу не поставишь, чтобы на гниль не наступить. Лес стал сырым и темным. Елки колючие норовили сунуть в лицо иголки, а заросли орешника встали сплошной стеной, загораживая собой дорогу.
— Мы заблудились? — Ваня подумал, что Макарыч сбился с пути.
— А ты присмотрись повнимательнее. Что вокруг видишь?
— Лес вижу. Елки, кусты вижу.
— И все это вокруг нас?
— Конечно, вокруг. Мы же в лесу!
— Следопыт ты, однако. А пойдем мы в какую сторону?
— Туда! — уверенно ткнул пальцем Ваня в единственное свободное от бурелома и деревьев место. — Не хочется через еловые ветки продираться.
— Куда идти знаешь, а говоришь заблудился, — усмехнулся Макарыч. — Кругом деревья стеной стоят, а проход между ними для нас все же оставлен. Это лес нам дорогу показывает.
— А куда эта дорога?
— Вот это мы и узнаем.
Поначалу Ваня напугался. Шутка ли — заплутать в бесконечном лесу. Но сейчас успокоился. Если лес дорогу показывает, значит так нужно.
Если не задумываться о направлении, то идти было легко. Порой даже трава ложилась под ноги будто тропка, потом на пути появился мягко стелящейся мох и лес посветлел, вонзившись в небо высокими статными соснами.
Ваня хотел спросить о том, в какую же теперь идти сторону, когда все пути открыты, как все понял сам — яркий синий цвет, раскиданный по опушке, выбивался из гармонии леса и невольно привлекал к себе внимание. «Это же фуражки тех солдат, что давеча приходили к нам в дом», — догадался паренек.
Он почти добежал до них, но замер и не решился приближаться близко. Ему казалось, что красноармейцы прилегли отдохнуть или спят, пусть и нелепо вывернув руки и подогнув ноги. Что-то было в этом неправильное, но тревожить их сон было неправильнее стократ.
Грозный командир, пугавший Макарыча подозрениями, сидел у корней высокого дерева, свесив голову на грудь. Окуляры его круглых очков лежали у него на коленях, покрытые сеткой трещин.
— Плохо дело, — Макарыч посмотрел на следы и погладил бороду. — Не зверь их одолел, а человек в зверином обличье… Ну-ка, внучек, подай мне винтовку.
— Почему человек?
— Зверь понапрасну убивать не будет… Хотя и человеком того, кто это сделал, назвать можно едва ли.
Ваня подобрал тяжелую мосинку. Брезентовый ремень, напитанный от земли влагой, скользил в руке, отчего та качалась, норовя стукнуть основанием граненого штыка по голове. В руке командира мальчик заметил вороненую сталь:
— Может быть тебе пистолет взять, деда?
— Нет уж, с такой пукалкой этого злодея не одолеть. Да и привычнее мне, — Макарыч дернул затвор и заглянул в канал ствола. — Добро.
Некоторое время они шли молча. Точнее, шел дед, широким размашистым шагом, а Ваня семенил следом, стараясь не отстать. Он все хотел попросить его остановиться, чтобы перевести дух, но не решался. Да тот и сам неожиданно встал, как вкопанный:
— Вот оно значит что…
Ваня забежал вперед и увидел расчищенную полянку с черной проплешиной посредине. Большое костровище прогорело совсем недавно — еще не размыла угли вода осенних дождей и они не успели зарасти свежей травой. В центре его высился деревянный столб, а по краям расставлены камни с надписями, похожими на рисунки.
— Руны это, — помрачнел Макарыч, — а внутри них капище, место кровавых жертвоприношений.