Чужак
Глава первая
Папка с уголовным делом догорала, поджигая сухие листья. Я смотрел на последние вспышки огня, смотрел, как едкий дым от казённых бумаг мешался с лёгким, древесным ароматом и допивал водку. Потягивал уже без всякого желания. В доме было ещё несколько бутылок, но я решил: хватит пьянствовать. Вообще, пора с этим покончить навсегда, подумал я. Рябина, под которой я развёл костерок, стояла голая, но густые гроздья ягод на переплетённых ветвях служили мне отличным укрытием. Всю опавшую листву я заблаговременно смёл в угол двора, чтобы избежать пожара. Неподалёку расположился приблудный пёс. Он настороженно следил за мной. Видать чувствовал, мерзавец, моё гадкое настроение. Правда, его пристальный взгляд оценивал не только безопасность расстояния между нами, но и количество оставшейся любительской колбасы, веером разбросанной на тарелке. Всю свою нехитрую закуску я разложил на закаменевшем от времени берёзовом чурбане. Когда водка закончилась, я только и делал, что бросал куски в его сторону и смотрел, как пёс ловко хватает колбасу на лету, щёлкая клыками. Однако ко мне он не приближался и добрее не становился. – Ну что, Полкан? Или как там тебя? Трезор? Стало быть, не доверяешь мне? Да, он явно не доверял чужаку. Что ж, мне не привыкать. Я потому здесь и оказался, в этой глуши непролазной, что мне не доверяли. Тревожные птичьи крики, эхом разносившиеся между густыми елями, предупреждали об опасности, а пёс в какой-то момент показался мне вдруг вовсе и не псом, а волком. Я ещё раз мысленно простился с прежней жизнью и торопливо скурил одну за другой оставшиеся сигареты. Смятую пачку бросил в затухающий огонь, решил прилечь. Люди в моём возрасте, как правило, уже мирятся со своими слабостями и даже начинают любить их. Мне же казалось, что я по-настоящему и не жил, и что у меня самое главное ещё впереди. Начавший моросить мелкий осенний дождик проводил меня до дома и с шипением загасил остатки огня. Не знаю, зачем я выбрал именно эту умирающую, в несколько десятков дворов, деревню со странным названием Кокси? Глухомань. Лесные болота северного Урала. До ближайшего промыслового посёлка Пельга пятьдесят километров. И это только летом, да ещё исключительно по реке. А до райцентра Кияика – так все сто пятьдесят километров и только по зимнику. Возможно, выбор был определён голосом крови. Мои предки жили в этих краях. Жили издревле, замкнуто и потаённо. В чужие дела нос не совали, а на нескромное любопытство и наглость отвечали только тем, что забирались дальше, в края ещё более глухие. Уходили от соперничества, навязанной чужой воли и чужой веры. Правда, я и сам теперь был здесь чужаком. Не поймаю ловко рыбу, не убью зверя. Да и в травах пахучих я не разбираюсь, и тем более, не смогу предсказать погоду. А уж чтобы толковать таинственные крики ночных птиц, или гадать по густому лишайнику на елях – тут уж и говорить не приходиться. Родился и вырос в большом промышленном городе, а вся сознательная жизнь прошла в чиновничьем кабинете. А если говорить точнее – в следственном. Тут, наверное, и крылась ещё одна причина убраться подальше, с глаз долой от людей, с которыми сводила моя следственная работа. И от своих клиентов-жуликов, и от коллег по следственному цеху. Не знаю даже, кто больше меня достал. Преступники ли, которых я благословлял на этап, или соратники по следственному управлению. Биться приходилось со всеми. Но если с первыми было понятно – кому понравится, когда кто-то копает всю его подноготную с единственной целью – похоронить поглубже, то со вторыми, моими сослуживцами, дело обстояло сложнее. – Пойми ты,– говорили мне один из них, мой старший товарищ и друг, мой наставник, говорил всякий раз, когда я складывал в сейф очередное нераскрытое, загубленное уголовное дело. – Уголовно-процессуальный кодекс кто писал? Романтики, жизни не знавшие! А точнее, кабинетные учёные. Про убийц они знают только из кино и книжек. Под словами "подозреваемый", "обвиняемый" и "подсудимый" эти писатели понимают не наших с тобою подопечных, а законопослушных граждан. И если ты будешь молиться на этот закон, как нас заставляют, то раскроешь преступление только в одном случае. Знаешь, в каком? Когда вор и убийца сами к тебе явятся с повинной. Вот так вот. Тут, дружище, без жёстких и специфических приёмов не обойтись. Или ты с нами в одной команде, или ищи другую работу. Следователь по особо важным делам Истомин знал о чём говорил. Он никогда не гнушался грязной работы. И оперов собрал вокруг себя таких же, резких, жёстких, готовых на многое, лишь бы только прижать душегуба к ногтю. Согласен, есть в этом своя правда. Не всем убийцам доступна логика обличающих доказательств. Обескуражить ловко выстроенная следственная западня может только интеллектуально подготовленного человека, понимающего силу доводов. И хотя по нынешним временам признание не является царицей доказательств, у суда не складывается полной, объективной картины преступления, пока преступник сам не даст некоторых обличающих его нюансов. Вот тут-то и возникает у следователя соблазн применить эти самые жёсткие и специфические приёмы допроса. Но только не у меня. Я просто родился другим, наверное. Сейчас я ожидал, что стоит мне прилечь на кровать, как сразу же погружусь в очистительный сон, чтобы утром проснуться обновлённым и свежим. Однако сон не шёл. Болела голова и слегка тошнило от ударной дозы никотина. Из головы не уходили беспокойные мысли о том, что сбежав в эту глушь, я ничего не исправил в жизни. Я как был чужаком в прошлой своей среде, так им и останусь. Перевернувшись с боку на бок, я укрылся дополнительным одеялом, прислушался, шумят ли дрова в старой печке. Дом порядком отсырел за это дождливое лето. И теперь вместо тепла комната наполнялась лишь паром и запахом отсыревшей известки. Намаявшись без сна, я встал, убрал дорожную сумку в сторону от раскалённой печки. Подумав, достал из сумки несколько бутылок водки и спрятал подальше, в ящик комода. Там уже лежала другая моя ценная вещь – охотничий карабин, подаренный мне моим наставником Истоминым. А ещё я выложил из сумки несколько объёмных связок исписанной бумаги. Фабулы самых различных криминальных происшествий, в которых я принимал участие, размышления по ходу расследования уголовных дел. Можно сказать – моё будущее. Эти записи я вёл всю свою сознательную жизнь, предполагая осуществить мечту стать писателем. Вот выйду на пенсию, думал я, и буду писать романы по уголовной тематике. Возможно, детективы. Как пойдёт, одним словом. Выпотрошив сумку, обнаружил, что куда-то исчезла последняя пачка сигарет. Я сегодня бросил курить, но порядок есть порядок. Её следовало отыскать. Однако сигарет в сумке не было. Проверил карманы куртки – тоже пусто. И в брюках у меня ничего не было. Просмотрел всю висевшую на крючках у входа одежду: рабочие куртки, ветровки, в которых я в прошлый свой приезд разжигал мангал, топил баньку, наводил порядок во дворе. Может быть, засунул туда в беспамятстве. Но ничего кроме нескольких помятых коробков спичек, семечной шелухи, сушёного яблока, да пробки от бутылки шампанского я там не нашёл. Обнаружил только одну смятую сигарету с пустой рваной гильзой. Табак весь высыпался в кармане, но его даже на скромную самокрутку бы не хватило. Ну и ладно. Чёрт с ней, с этой пачкой! Выкурил, наверное, ожидая попутный вертолёт, следовавший из райцентра в расположенную в этих краях исправительно-трудовую колонию. В это время сюда можно было добраться только таким путём. Вертолётом до исправительной колонии, а оттуда пешком по лесной дороге двадцать километров до Кокси. Тогда я смолил сигареты одну за другой, прощаясь с прежним миром и томясь перед неизвестностью. Ведь все эти годы я жил не своей, не настоящей жизнью. Я быстро понял, что мои усилия на службе были направлены не на то, чтобы искоренять зло, а лишь констатировать его в следственных протоколах. Я был бессилен перед изощрёнными, действовавшими продуманно убийцами. Многотомные папки по так называемым заказным делам так и уходили в архив с печатью нераскрытой тайны. А бездушные убийцы, упившись кровью жертвы, принимали личину добропорядочных членов общества и растворялись в своих дракульих замках, как грибные поляны окруживших в последнее время города. Записавшись в соседи к продажным чиновникам, они становились недосягаемыми для правосудия. Суровые приговоры другой категории преступников – несчастным, запутавшимся в этой жизни простым людям, в отчаянии отправивших на тот свет своих близких – удовлетворения мне не приносили. Все эти годы меня утешала только одна мысль, что придёт моё время, и накопленные на службе впечатления, я реализую в увлекательные романы, захватывающие повести, поразительные рассказы, создам свой мир, где мне будет по силам установить справедливость и придать смысл всему происходящему. Не страшно, что мне под пятьдесят. Есть сколько угодно примеров, когда люди осуществляли свою мечту и в шестьдесят и в семьдесят лет. Так что времени у меня ещё больше, чем достаточно. Так я, во всяком случае, думал. Подбросив в печь дрова, я вышел во двор. Тучи рассеялись, разрешившись едва ощутимым дождём. Костер во дворе продолжал струить в небо призрачный дымок и умирать никак не хотел. От уголовного дела осталась только кучка белого пепла, да фрагменты