отдельных протоколов. Кое-кто должен будет сказать спасибо. Но легче ли мне от этого? Я понимал, что выбрал не совсем подходящий способ решения проблемы. Закатное солнце вдруг выглянуло из-за туч и верхушки елей сразу порыжели, а вокруг стало светло, как днём. Так что спать я задумал, пожалуй, рано. Приблудный пёс, пристроивший подаренную колбасу куда надо, хищно глядел на меня из-под заваленного забора и в Полкана, похоже, превращаться не спешил. Что-ж, подумал я, пойду, пройдусь по деревне. Глядишь, и хмель быстрее выветрится. По-прежнему, чувство тревоги не оставляло меня. Одно дело приехать сюда летом в отпуск, пожарить шашлык и выпить водки. И совсем другое – жить здесь постоянно, круглый год, сознавая себя кривым негодным гвоздём, выброшенным вон за ненадобностью. Деревня была совсем небольшой. Три десятка домов, не больше. Половина из них развалилась и заросла крапивой вперемежку с бурьяном. В других, мало чем отличавшихся от заброшенных домов, доживали свой век старики. Удивлял стоявший на краю улицы недостроенный и успевший состариться храм, собранный из массивных брёвен. Кто и для кого, для каких неведомых прихожан, затеял это грандиозное строительство? Не видно было ни одного строителя, ни одной машины. Ничего, что позволяло бы предположить, что строительные работы ещё ведутся. Так, удивляясь, я дошёл да самого леса и устремился дальше, не сворачивая с дорожки. Деревенька казалась островом среди озёр, болот и тайги. И для меня крайне непонятным было затеянное здесь строительство церкви. В раздумьях я и не заметил, как солнце окончательно село и в лесу стало довольно сумрачно. Здесь и днём-то солнечный луч не может пробиться сквозь густо переплетённые стволы и ветки деревьев, а сейчас стало совсем жутко. Только опавшая листва под ногами давала необычный отсвет, наполняя всё вокруг жёлтым призрачным туманом. Даже мои руки стали неестественно лимонного цвета. Пронзительно и тревожно крикнул где-то одинокий дятел. Кравшийся поодаль четвероногий соглядатай зловеще чернел облезлой шкурой среди редких деревьев . Он окончательно убедил меня в том, что был не псом, а опустившимся до положения попрошайки оборотнем. И вдруг мне почудилось, что среди елей мелькнул тёмный силуэт человека. Точно! Там, в глубине леса я увидел сгорбленную фигуру. С одной стороны меня пасёт пёс-оборотень, а с другой – какой-то чёрный скрюченный человек. Я хотя и любопытный, но очень осторожный. К тому же, как-то стремительно стало темнеть. Развернувшись, я поспешил обратно. Шёл сначала в прежнем темпе, шагом, потом постепенно стал ускоряться, а затем и вовсе перешел на лёгкий бег. Пора домой, пора домой! Хлеставшие по лицу прутья и гулко бьющееся в груди сердце заводили меня всё больше и больше. Не хватало мне ещё заплутать в этих лесах! – Постойте! – вдруг услышал я у себя за спиной. Словно застигнутый за постыдным делом, пристыженный, я резко остановился. Да, теперь понятно, я не занимался здесь спортивным оздоровительным бегом, а просто убегал из леса. Обернувшись, увидел человека. Вид у него был странный. На грибника не похож. Скорее, его можно было принять за монаха-отшельника. Непонятный, как у грузчика, тёмный халат до самых колен, чёрные сапоги и длинные, ниспадающие на плечи пепельно серые волосы. И он совершенно спокойно, словно всю жизнь стоял у меня за спиной, сказал: – Постойте! Я замер. Как это ему удалось так неслышно подкрасться сзади? По нему не похоже, что он бежал следом. – Дайте закурить! Фу ты, господи! Ну и напугал! Лицо монаха было круглым и белым. Такие лица часто встречаются среди ловчил разного уровня. С виду добродушные, а на деле ещё те мошенники. Хотя нередко люди с такими лицами могут оказаться просто больными. – Не курю! – ответил я и добавил поспешно. – Бросил! – Простите,– сказал незнакомец и повернул обратно, в заросли. Не оборачиваясь, я быстрым шагом, словно всё ещё опасался преследования, поспешил покинуть лес. Под ногами шуршали сухие листья. Голые осины, похожие одна на другую как близняшки, мелькали по обе стороны от тропинки. Поодаль чернели густые ели. А редкие красные облака в кронах деревьев темнели прямо на глазах. Понадобится какое-то время, чтобы я пришёл в себя и успокоился. От своих коллег по следственному цеху я этим и отличался. Меня могло выбить из колеи любое внешнее обстоятельство. Если мои товарищи с утра до вечера рыскали по улицам города в поисках преступников, то меня вытолкнуть из кабинета могла только крайняя необходимость. Нет, я совсем даже не был крутым следователем. Прежде, чем получить приказ о своей отставке, я сдал оружие, потёртый пистолет "Макаров", на кобуре которого, с внутренней стороны, синей шариковой ручкой была выписана фамилия предыдущего, наверное, более удачливого владельца. Была надежда когда-то, что "макаров" придаст мне решимости, жёсткости, мужественности наконец, чего мне так не хватало. Применить оружие, однако, мне так и не довелось, и твёрдости оно мне совсем не добавило. Наоборот, с ним я умерил природную горячность своего характера и вспыльчивость. С оружием я стал ещё незаметнее. Я тихо проскальзывал мимо любого конфликта и обострения ситуации. В отличие от других следователей, возомнивших себя вершителями судеб, в чьей власти отправить одних людей по кругам ада с клеймом убийцы, а других оставить добрыми самаритянинами, я превратился в наблюдателя, всего-навсего собирающего и констатирующего факты. Возможно, в следственном полку и такие нужны, наблюдатели, но я чувствовал себя не в своей тарелке, лишним. Когда поравнялся с недостроенным храмом, я подумал: "А не отсюда ли этот чудик? Сторож или будущий настоятель. Совсем даже не исключено". И с ещё большим любопытством стал разглядывать необычное строение. Строителям не хватило сил увенчать храм куполом. Теперь он возвышался совсем как всадник без головы. Обезглавлен, но ещё держится в седле и устремлён к своей смутной и непонятной цели. В какой-то момент мне показалось, что там, в оконном проёме, мелькнула тёмная фигура. В смятённых чувствах я вернулся в свой дом. Зачем-то обошёл его кругом, прежде чем зайти внутрь. Пса уже нигде не было видно, не исключёно, что ушёл в лесную чащу. Войдя в дом, зажёг керосиновую лампу и сел на кровать. Мне представилось, что и в других ещё обитаемых домах сидят, лежат на кроватях, стоят во дворах старики, доживают век, откладывая под матрацы заработанные для детей и внуков пенсии и смирно ожидают своего конца. Никто здесь уже не занимается хозяйством и усадьбой. Дома день ото дня всё глубже уходят в землю, заборы сгнивают, сравниваясь постепенно с бурьяном и одичавшей малиной. Я приезжаю сюда второй раз, но ни с кем из деревенских ещё не познакомился. Старики редко показывались из своих домов. А если и выбирались, то не дальше магазина, он ещё в прошлом году работал; или – не дальше скамейки у завалинки. Интереса к жизни, как мне показалось, они не проявляли абсолютно никакого. Словно это были уже не люди, а ходячие мертвецы. Сейчас, с закрытием магазина, рассчитывать им оставалось только на расторопность районных социальных служб. Догадываюсь, старики ни на кого уже больше не полагались. Не удивлюсь, что они послушно улягутся один за другим и улетят, как на ракетах, на своих провисших кроватях в иные миры. Но меня устраивала заброшенность деревни. Ведь забрался сюда я с единственной целью – написать роман, ради которого всю жизнь собирал в многочисленные папки, как монетки в глиняную копилку, свои переживания и впечатления, ради которого и ходил послушно на службу день ото дня, приспосабливался, плясал под чужую дудку – и всё это для того, чтобы быстрее заработать пенсию и стать независимым. Правда, что греха таить, была и ещё одна у меня причина спрятаться в эту глушь, прихватив со службы незавершенное уголовное дело. Мне, наверное, как самому слабому звену в следственном управлении начальник поручил расследовать дело против своего же коллеги. Мало – коллеги, против своего наставника! Истомина Василия Павловича! Следователя по особо важным делам, который, собственно, и создал наш отдел, пригласив и собрав в него наиболее опытных и перспективных следователей. Он бы и возглавил отдел, если бы не карьерист Брагин, потеснивший его благодаря своим связям наверху. Кто бы из уважающих себя следователей взялся расследовать дело против Истомина? Никто! Брагин почему-то посчитал, что единственный, кто сможет сделать такую подлость – это я. Будь моя воля, конечно, я как-нибудь свёл бы всё к несчастному случаю. Ну да, сломал следователь Истомин в ходе очередного допроса челюсть этому педофилу Бирюлеву. Да я не челюсть – шею бы ему свернул! А Истомин просто устал. Нельзя было сначала нещадно его эксплуатировать, поручая вести самые сложные и скользкие дела, а когда человек оступился – сразу казнить. Не помню, зачем я как-то зашёл к нему в кабинет. Спрашивал, наверное, совета по делу. Ведь он был моим наставником. В какой-то момент, в ходе нашего тогда с ним разговора, Истомин достал из стола одну папку. Развернул её, показал фотографии девочек. Это были разные снимки. Цветные и чёрно-белые. Старые и довольно свежие. Девочкам было лет по семь-двенадцать. – Видишь, – сказал мне Истомин, упёршись руками в столешницу и склонившись над снимками. – Это всё потерпевшие по моим делам. Он обвёл взглядом ряд фотографий, как бы считая, все ли сн