Я непроизвольно огляделся, словно искал поддержки и столкнулся взглядом с парой волчьих глаз, блестевших из прошлогоднего валежника. Определённо, из-за куска колбасы, он теперь за мной хвостом будет повсюду таскаться! Я попытался набрать по сотовому телефону номер дежурной части полиции, но быстро понял, что сотовая связь здесь не работает. Я сделал на телефон несколько фотоснимков. Вот несчастье какое! Боясь наступившей звонкой тишины, я стал с треском ломать сухие ветки, чтобы закидать ими труп. Из прошлого опыта я знал, что скоро сюда на мертвечину слетятся вороны и подтянутся четвероногие, вроде моего приятеля – любителя дармового мяса. Когда ещё полицию удастся вызвать. "Однако ж, как это неприятно! Как неприятно! – говорил я себе, возвращаясь в деревню. – Человек отправился на тот свет, а я не дал ему закурить!". Конечно, было жаль бедолагу, но для меня уже давно смерть человека, как и его рождение, стала обыденным, рядовым и вполне закономерным явлением нашей жизни, можно сказать, её неотъемлемым атрибутом. Всякий раз, расследуя очередное убийство, я пытался выяснить для себя помимо объективных обстоятельств лишения человека жизни, и метафизическую сторону этого события. Почему эта конкретная смерть наступила сейчас? В чём её причина? И, если уж говорить искренне, мне хотелось найти и обнажить хотя бы один небольшой фрагмент того сложного всеобщего механизма, который я обозначил для себя механизмом целесообразности или даже механизмом всеобщей справедливости. Хотя ради той же справедливости скажу, что довольно часто, а если быть точным, в девяносто девяти случаях из ста, я не находил в подобных случаях ни целесообразности, ни справедливости. Как говорил один киллер: "У жизни и смерти нет высшей цели". Конечно, он всего-навсего оправдывал своё ремесло. Горячий ароматный кофе из термоса и мои сигареты в тесной комнате следственного изолятора, где я проводил допросы, частенько провоцировали моих подопечных на разговоры по душам. Но порою, в чём-то, я готов был с ним согласиться. Хотя главный для меня вопрос всё же оставался: почему при всей такой невозможной сложности появления в этом мироздании человека и при такой гармонии обстоятельств, способствующих его появлению, с такой легкостью эта жизнь рушится. Уничтожаются даже невинные дети. Одно из двух, думал я, либо человеческая жизнь не представляет совершенно никакой ценности, либо сама смерть ничего не значит. Несмотря на то, что я не обнаружил в карманах трупа ни одного документа, я почти не сомневался, что мне сейчас надо посетить и осмотреть недостроенный храм. Возможно, там сейчас находится кто-то, кто знает умершего. Не исключено, что я найду там документы погибшего, и по ним можно будет опознать его личность. В любом случае, никак не могу себе позволить просто отправиться домой и спокойно пить чай, оставив несчастного на съедение муравьям. Может так случиться, что сотовая связь здесь вообще никогда не заработает. Поэтому, хочу я этого или нет, а первые следственные действия до приезда служителей закона, сделать придётся мне. Войдя на территорию строящегося храма, я обнаружил, что вблизи он выглядел монументальнее, чем казался издали. И я бы сказал, что он вполне мог бы по завершению строительства прекрасно вписаться, к примеру, в храмовый ансамбль на Кижах. Весьма искусно изготовленный восьмигранный сруб с четырьмя прирубами, расположенными по сторонам света. Не менее торжественное высокое одномаршевое крыльцо вело во внутреннее помещение церкви. Это ж сколько надо было строить такую красоту! Вот только, похоже, широко начатое строительство по каким-то причинам сошло на нет и сейчас ничто не говорило о том, что стройка ещё продолжается. Нигде не видно штабелей из брёвен, рабочего оборудования, инструментов. Строительные леса, некогда окружавшие сруб, обвалились и только угадывались по отдельным фрагментам. Однако, оказавшись внутри церкви, я понял, что строительство окончательно не останавливалось. Судя по разбросанным на полу плотницким инструментам, работа здесь велась ещё совсем недавно. Свежие стружки, термос, недоеденная булочка на тарелке и раскладушка, аккурат в том месте, где в скором времени возвысится алтарь. В тёмных углах мне чудились неприкаянные лики святых, так и не дождавшихся своей обители. Я проверил карманы висевшей на гвоздях куртки и обнаружил то, что и хотел найти. Портмоне. В нём, наряду с небольшой наличностью имелся паспорт на имя некоего Зайцева Григория Павловича. Да, судя по фотографии, это был тот самый мой новый знакомый, просивший закурить. Другой информации от осмотра недостроенной церкви раздобыть не удалось. Мои коллеги привыкли чётко проводить границы между чёрным и белым, никогда и никому не верили на слово и доверяли только своим чувствам. В отличие от них я нередко мог усомниться не только показаниям изворотливого убийцы, но и своим собственным ощущениям и мыслям. Наверное, поэтому я редко доводил дело до логического завершения. Незавершенных уголовных дел в следственном отделе у меня было больше, чем у остальных. Предпочитал прекратить или приостановить расследование, если в душе у меня оставались сомнения. А они оставались довольно часто. Я не верил не только убийцам, но и самому себе. Возможно, уголовное дело против моего наставника, которое я недавно сжёг, явилось лишь поводом поставить точку в своей незадачливой следственной карьере. Бог с ней, с пенсией, думал я. Дело, в котором ты не можешь стать творцом, лучше оставить. Была бы у меня сейчас возможность связаться с полицией, я бы на этом и остановился. Но в судьбе Зайцева Григория необходимо было поставить точку в самые ближайшие дни. Не дожидаться же Григорию под кучей хвороста, когда наладится сюда из райцентра дорога по зимнику! И, само собой разумеется, надо сообщить его близким о наступившем несчастье. Пусть посмотрят на него в последний раз, попрощаются, как это полагается, и предадут тело земле. А родственники у него, думал я, должны быть в деревне. Не так-то уж много жилых домов здесь. За час обойду все. Решив таким образом, я отправился к ближайшей избе. Дом оказался такой же необжитый, как и мой. Ни живности в усадьбе, ни огорода. Только яблоня во дворе с увядшими на ветках плодами. Не жилая деревня, а погост прямо какой-то при церкви. Только кладбищенских крестов тут не хватало! Я постучал в хлипкую дверь, с которой лохмотьями свисали тряпки, некогда служившие утеплителем. Не дождавшись ответа, вошёл в избу. В зябком, не убиравшемся, наверное, лет сто помещении свет едва пробивался сквозь грязные оконные стёкла. С потолка тянулась сплетённая с вязкой паутиной чёрная пыль. – Есть кто живой! – бодрым голосом поинтересовался я, но ответа не получил. Прошёл в комнату и вздрогнул. У стены, на лавке, скрестив руки на груди, лежал покойник. Вернее, покойница. Старуха. Её голова была повязана белым платком, жёлтое заострённое лицо обращено прямо в потолок. Я от неожиданности и с перепуга перекрестился. Меня, конечно, не удивишь покойником. На дню случалось до десяти выездов на трупы. Но это было на службе и давно. А на сегодня для меня как-то многовато будет и двух покойников. Осторожно, стараясь не поднимать с полу пыль, я направился обратно, к выходу. Но не сделал и двух шагов, как вдруг, разом остолбенел. Я замер, не в силах отвести взгляд от приколоченной прямо над дверью человеческой руки. А если быть точнее – ладони. "Стоять!" – приказывали мне растопыренные пальцы. "Стоять и не двигаться с места!" Я почувствовал, как по моей спине сверху вниз пробежала холодная дрожь. – Она из дерева, не настоящая, – услышал я за спиной. Я оглянулся и застыл. Передо мной стояла старуха-покойница. Она с ненавистью смотрела на меня из-под седых всклокоченных бровей, то и дело зыркая по сторонам, словно отслеживая разбегающихся по комнат