Остальные словно ничего не заметили. Кольцо сужалось. Но через секунду неподвижный воздух снова вздрогнул от еще одного взрыва. Высокого, худого парня подбросило, но, приземлившись, он уже не встал. Ему повезло меньше, чем одноглазому: тело его развалилось надвое от паха до ключицы.
Что это? Гранаты? Я недоуменно огляделся. Уж не Тони ли с Заком атаковали шершней? Но нет, ничего не изменилось: те же деревья, тот же дом, та же лужайка.
Справа от меня на траву ступил еще один шершень. На этот раз я увидел все сам: вспышку, дым, развороченную землю. Ногу парню оторвало в области бедра. Как выброшенный на сушу краб, он попытался перевернуться на спину, но из перебитой артерии фонтаном ударила кровь, и он обмяк и уже не шевелился.
И все же наступление продолжалось. Взрывы не остановили наших врагов. Прицелившись, я выстрелил в голову шершню, шедшему по дорожке. Микаэла свалила другого, стоявшего у калитки.
А затем прозвучал голос. Мужской? Женский? Юный? Старый? Трудно сказать. В ушах у меня звенело от взрывов. Я ее не успел оправиться от увиденного.
— Отойдите вправо, — приказал голос. — Отойдите вправо, к пристройке.
Одноглазый добрался до дорожки. Он все еще шел, с трудом балансируя на окровавленных култышках, но ненависть в его глазах не угасла. Я выстрелил от бедра, и пуля вошла ему в сердце. Упрямец захрипел и завалился вперед, лицом на бетонную дорожку.
— Отойдите вправо, к пристройке. По дорожке. Не ступайте на газон. Повторяю, не ступайте на газон.
Микаэла отреагировала первой.
— Идем. — Она схватила меня за руку.
Я побежал за ней, не зная, куда мы бежим, и откуда исходит голос. Из-за деревьев появлялись все новые и новые шершни. Теперь они вели себя явно активнее. Мы уже не тратили время на стрельбу. Во-первых, их было слишком много, а во-вторых, внимание Микаэлы привлекло что-то другое.
— Смотри. — Она вытянула руку в направлении пристройки, которую вполне можно было принять за конюшню. — Там дверь!
Действительно, в бетонной стене появился проход, скорее похожий на щель, чем на настоящую дверь. Возможно, в других обстоятельствах я бы еще дважды подумал, прежде чем соваться неизвестно куда, но со всех сторон лезли шершни, и тут уж было не до сомнений.
Микаэла вбежала первой. Я последовал за ней, повернувшись боком. Протиснулся и оказался в мягкой темноте склепа.
Я оглянулся на залитую солнцем лужайку. Шершни бежали к входу. Какой-то парень с телосложением борца почти достиг цели, когда послышалось шипение, с каким работает воздушный тормоз грузовика, и тяжелая бетонная плита закрылась с глухим стуком, эхо которого ушло в глубины земли. То был звук запечатываемой гробницы.
33
Тьма обступила нас со всех сторон. Когда я говорю «тьма», то имею в виду полный, абсолютный, неоспоримый МРАК.
Ни лучика света из-под захлопнувшейся двери. Ни даже намека на искусственное освещение. Только тьма, прижатая к лицу, как подушка. Я услышал шепот Микаэлы, что-то похожее на «О, Господи». Потом уже громче:
— Здесь так же холодно, как в морозильнике. Потрогай стены. Как лед.
Я вытянул руку. Пальцы уткнулись в мягкую, теплую плоть.
Этот крик прозвучал только в моей голове. Значит, они все-таки попали сюда. В следующую секунду Микаэла сжала мою руку.
— Мы, как дети в темной комнате, верно?
Боже! Это до нее я дотронулся, а не до шершня.
— Ты можешь прикоснуться к стене?
— Я как раз держу на ней руку.
— Тогда поводи ладонью. Здесь должна быть еще одна дверь. Или выключатель.
Какое-то время слышалось только наше дыхание, эхом отраженное от стен. Потом послышался еще один звук. Словно чьи-то пальцы легонько постукивали по стеклу. Я тут же представил себе шершней, барабанящих чем попало в бетонную стену. Дверь была такая толстая — по крайней мере, достаточно толстая для того, чтобы выдержать ядерный взрыв, — что до нас доходили только слабые отголоски, несомненно, яростного штурма.
Снова тот же самый голос. Я распознал в нем уверенность и профессионализм, но, черт возьми, по-прежнему не смог определить, принадлежал ли он женщине или мужчине, молодому человеку или старому.