— Gosh[154], как светло! — радуется она, как будто увидела свой район первый раз в жизни.
3Единственный человек в семье, не считая Бена, который держит сторону Шолема Мельника в его ссоре с женой, это его тесть, переплетчик Ноех Феферминц из Вильямсбурга. Каждый раз, когда все его замужние дочери собираются у него в доме и в сотый раз обсуждают ссору между Бетти и ее мужем, мистер Феферминц встает горой за своего зятя.
— Шолем прав, — настаивает он, чистя ножичком липкие ногти, с которых ему никак не удается соскрести пролитый переплетный клей, — в Торе написано: веху имшойл бох[155] — и он должен главенствовать над ней.
Его дочерей, родившихся в Бруклине, разбирает смех и от старомодных слов святого языка, и от отцовских идей насчет господства мужа над женой.
— О, это было написано для greenhorns in Europe, paps[156], — объясняют они ему, — в Америке муж делает то, что хочет жена. Ladies first, old man…[157]
Видя, что его библейские цитаты не очень-то действуют на дочерей, он пытается воздействовать на них мирскими знаниями, которые приобрел, имея на работе дело с книгами.
— Что ж поделаешь, даже у животных самка идет за самцом, — разглагольствует мистер Феферминц, — даже у глупых домашних птиц петух идет впереди, а курицы — следом, потому что так уж в мире заведено… нейчер…[158]
Но тут он на глазах у дочерей получает такую отповедь от своей жены Гени, что в конце концов зарекается рассуждать о семейных проблемах.
— Ступай, ступай, добытчик ты мой великий, — гонит его из дома Геня, — ступай в синагогу к своим землякам, ступай и умничай перед ними насчет чикенс[159]. Если ты мне понадобишься, я за тобой пошлю, мистер Феферминц…
При этом она напоминает ему, кто он такой: переплетчик, нищий, голова у него занята не столько бизнесом, сколько синагогой, и поэтому лучше ему не вмешиваться в практические дела, особенно когда она, Геня, держит совет со своими американскими дочерьми.
— Слышали басню? Он же сравнил нас с чикенс, — не может она простить мужней дерзости. — Вы только посмотрите на этого петуха сноровистого — Ноеха Феферминца.
Мистер Феферминц разглаживает клейкими пальцами седую бородку, как будто она растрепалась от Гениных криков, и уходит в угол читать свою субботнюю газету, которую не может дочитать вот уже неделю.
— Давай, командуй, — ворчит он на жену, — развали семью, доведи до развода, царствуй-государствуй…
Геня разрезает большой пирог, испеченный ею в честь своих дочерей, которые все, слава Богу, удачно выданы замуж и обеспечены, и громко жалеет младшую дочь, Бетти, ее бейби[160], имевшую несчастье достаться Шолему Мельнику.
— Я не позволю, чтобы моему ребенку отрубили голову во цвете лет, — заявляет она, как будто ее зять только и мечтает о том, как бы отрубить голову своей жене там, на ферме. — А если он подаст на развод, я плакать не буду. Найдутся и получше, чем этот Шолем Мельник. Она совсем еще не подгнившее яблочко.
Все дочери согласны с mother[161]. С аппетитом поедая материнский домашний пирог, какой не достать даже на самом Eastern parkway[162], где они живут, дочери кивают, соглашаясь с каждым словом, которое произносит мать, и от души жалеют свою младшую сестру, которая, бедняжка, так влипла.
— Poor baby[163], — называют они Бетти, гладя ее и целуя.
Бетти черпает в своем мученичестве новые душевные силы и очень жалеет себя. Положив голову на большую, колышущуюся материнскую грудь, которая выкормила стольких детей, она хнычет, как в детстве.
— О, мама, почему Бетти так несчастна? — вопрошает она в третьем лице от жалости к самой себе. — Почему, мамочка?
Мистер Феферминц больше не может спокойно сидеть над своей «зачерствевшей» за неделю газетой и снова вставляет слово, хотя он было зарекся вмешиваться.
— Что она расселась и причитает над собой, как над покойницей? — кричит он жене и дочерям. — В чем же тут несчастье, если она будет жить с мужем в деревне?
Геня уставилась на него и ощеривается, как невинная кошечка, которую теснит злая собака.
— Это ж ты без ножа ребенка зарезал, — шипит она в гневе, — это ты привел гринхорна[164]в дом. Ты, ты, ты…
Несмотря на то что она сама родилась не в Америке, а приехала из Польши, Геня держит себя, как настоящая американка, на правах матери дочерей, родившихся в Вильямсбурге, и в еще большей степени на правах тещи их мужей, американских джентльменов, все как один. И более сильного оскорбления, чем «гринхорн», для тех, кого она презирает, у нее нет. Именно так она называет своего неудачного зятя Шолема Мельника. И так же она называет своего собственного мужа, когда злится на него. Пусть он и отец ее дочерей-американок, и тесть их мужей, Геня все равно считает своего мужа «гринхорном» из-за его старомодных манер, из-за его нищенского ремесла, которое он никак не бросит, из-за того, что он по уши погружен в дела своей маленькой синагоги, из-за его одежды и внешности и даже из-за его старосветского имени — Ноех Феферминц. Она, эта Геня, уверена, что если ее дочери, без цента приданого, вышли за хороших людей, бизнеслайт, то в этом лишь ее заслуга. Это все потому, что она по-людски вела дом, хорошо воспитывала детей и старалась вытолкнуть их на ступеньку повыше, чем ее собственная. Точно так же она уверена: муж, которого все время тянет к прошлому, полностью виноват в том, что Бетти покатилась вниз и потеряла голову от «гринхорна» Шолема Мельника.