— Следовательно, — продолжал он, — основная политическая задача у нас осталась та же, что и в девятьсот пятом году: свергнуть царизм, довести до конца буржуазно-демократическую революцию, а затем перейти к социалистической. Вот цель, к которой мы должны стремиться. Если мы этого добьемся — будем иметь все, а не добьемся — придется сидеть у разбитого корыта.
Трофим сел и, облокотившись на стол, вопросительно посмотрел на Калашникова.
Инженер взволнованно протянул ему руку:
— Большое вам спасибо, дружище!
— За что же, Василий Дмитриевич? — улыбнувшись, спросил Папахин.
— За ум и правдивость. То, что вы сказали, не ново, однако над этим не мешает каждому из нас еще и еще раз призадуматься.
Время было позднее, и гости заторопились домой. Последним уезжал Трофим. Пожимая Нестеру руку, он воскликнул:
— Здорово! Теперь многое стало ясным.
— Да, — задумчиво покачивая головой, ответил Нестер. — Ясно, а все-таки несколько неожиданно. Не знали мы, чем они дышат. Это наша ошибка. Каждый тянет в свою сторону, у каждого свои идеи. Все гниль. Только инженер сказал откровенно, он честен, но без руля и без ветрил. Мыслит односторонне, не видит главного. Ему нужно помочь стать на правильную дорогу. Может тоже свихнуться.
— Может, — согласился Папахин.
— Почему не был на последнем заседании? — спросил Нестер Трофима.
— Застрял в шахте. Неожиданно испортился подъемник. Пока вылезал, время прошло. — Трофим подал руку Ольге Николаевне. — Спасибо за веселые именины.
Проводив друга, Нестер закрыл ворота и зашел в дом. Ольга убирала со столов, расставляла стулья. «Устала, — участливо подумал о жене Нестер, — сколько было хлопот и забот».
Супруги присели к столу. Нестер молча долго и сосредоточенно думал. Ольга что-то старательно записывала в тетрадь. Затем тихо спросила:
— Каково же твое мнение о нашей интеллигенции?
Нестер безнадежно махнул рукой.
— Полный разброд. Как разворошенные черви, ползут в разные стороны. Стыд!
Глава четырнадцатая
Барону Уркварту нездоровилось. Болели ноги. Утром опять был врач, снова те же разговоры: ваш главный враг — сырость. Нужно уехать из Лондона. Пять-шесть месяцев правильного лечения — и от болезни можно избавиться полностью.
Конечно, это не так. Просто хочет успокоить. Ревматизм хронический неизлечим. Это давно известно. Однако за последнее время боли значительно усилились, появилась бессонница. «Годы, наверное, сказываются, — подумал, вздохнув, барон. — Но все-таки врач, пожалуй, прав: если нельзя полностью излечить ревматизм, то ослабить боли, очевидно, можно. Сегодня же нужно посоветоваться с Луизой и решить, куда уехать осенью. В Англии оставаться нельзя; скоро наступит полоса туманов». При одной мысли о туманах барон нервно вздрогнул. Туман для него не просто сырость и плохая видимость, а спрут, сосущий его тело. Когда появляется туман, ему чудится, будто спрут протянул к нему невидимые щупальцы, вцепился в ноги и питается кровью его, вызывая нестерпимую боль.
Не сгибая ног, держась руками за поясницу, барон начал разминаться. Слуга ловко поднял брошенный на пол плед. Барон давно заметил, что слуга хочет что-то сказать, но, как видно, боясь вызвать гнев больного хозяина, молчит.
— Что тебе, Гарри? — скучающим голосом спросил барон.
— Мистрис приказала передать, сэр, — склонив голову, быстро заговорил слуга, — что вам дважды звонил полковник Темплер. Мистрис сказала, что он просит разрешения приехать по какому-то срочному делу.
— Да, да, — поспешно согласился барон. — Передайте, что полковник может приехать сейчас. Скажите мистеру Грею, чтобы он не отлучался.
В кабинете барон попросил обернуть ему пледом ноги и поставить грелку. Он хотел посмотреть кое-какие документы, но не успел — ему доложили о приезде полковника.
Темплер вошел в кабинет такой тяжелой походкой, как будто он нес на себе огромный груз. Однако раскланялся он свободно и учтиво, с достоинством человека, знающего себе цену.
Приглашая полковника сесть, барон сделал неловкое движение, от чего боль в ногах резко усилилась. Страдальчески поморщившись, он извинился:
— Прошу вас, полковник, не обращать внимания на мои недуги: ноги болят у меня несколько лет. Вам трудно себе представить, какое это мучение, я невероятно несчастный человек.
Барон, как это всегда с ним бывало, готов был начать свои бесконечные жалобы на ревматизм, но его остановил жест гостя.