— К нам черкесы уже приезжали, — почему-то шепотом сказал Володя, — но мы их не пустили.
— Если оружие не будет, пустите.
— Будет оружие! — упрямо тряхнул головой Володя. — Должно быть! В крайнем случае, начнем сами делать.
— Это правильно, — усаживаясь на лавку, одобрительно сказал Кузьма Прохорович. — Мастера у вас хорошие, лучше не сыщешь. Холодное оружие любое могут сделать. Но этого сейчас мало. Надо гранаты мастерить.
— А где динамит взять? У нас на заводе нет.
— У вас нет, зато у нас есть. Вот только как взять? Володя схватил отца за руку:
— В самом деле? Есть у вас динамит?
— Много нет, а немного найдем, — поднимаясь с лавки и снова собираясь куда-то, задумчиво ответил Кузьма Прохорович.
Забастовщики стали часто собираться на квартире у Луганских. Кроме забастовочного комитета, приходили представители других заводов, железнодорожники, велись горячие споры.
Алеше было очень интересно, лежа на полатях, наблюдать за спорщиками. Один железнодорожник, когда ему предоставили слово, закричал, уставясь на полати, где лежал, свесив вниз голову, Алеша:
— Соглашатель! Предатель! Отца родного постыдись!
Когда он с поднятыми кулаками двинулся вперед, Алеше даже страшно стало, и он шмыгнул в угол.
— Мы круто в гору идем, — гремел железнодорожник, — а вы нам палки в колеса вставляете. Затормозить хотите, остановить. Не позволим! Не выйдет!
Повернувшись к столу, он помолчал, а затем с жаром добавил:
— А на нас, товарищи, можете надеяться. Железнодорожники будут тянуть крепко, не подведут.
Когда один из сторонников Федора начал возражать, железнодорожник вскочил, взмахнул кулаком:
— Сядь, Иуда!
Старший призвал к порядку. Он явно сочувствовал соглашателям:
— Каждый имеет право высказывать свои мысли, — сказал он.
— Какие это мысли? — еще громче зашумел железнодорожник. — Это не мысли, а предательство! Я бы таких умников связывал по рукам и ногам да к черту в омут…
Алеше железнодорожник понравился. Было ясно, что он заодно с Володей и Кузьмой Прохоровичем. Поэтому, когда старший снова стал призывать к порядку, Алеша тихонько, чтобы тот не заметил, показал ему кулак и, как кошка, опять шмыгнул в угол.
Через несколько дней в дом Луганских нагрянула полиция. Перевернули все вверх дном, выломали полы, переворочали дрова, разбросали сено и в заключение арестовали Володю и Алешину мать.
Причиной ареста матери было отсутствие у нее документов, но посадили ее вместе с политическими заключенными:
Глава третья
Когда в полицейском участке Марье объявили об аресте, она так испугалась, что не могла произнести ни одного слова; она даже не спросила, за что и на каком основании с ней так поступают. О тюрьме у Марьи было давно сложившееся представление как о месте, куда сажают одних только воров и разбойников.
«Значит, меня тоже за мошенницу признали, — в растерянности думала женщина. — Но как же это так? Как же я буду там с этими отпетыми?»
Боязливо озираясь, она долго не могла понять, чего хочет от нее распространяющий противный запах чеснока и винного перегара красноносый, с разрубленной губой конвоир, сердито показывающий рукой через ее плечо. Обернувшись в ту сторону, куда показывал конвоир, Марья увидела дверь и поняла, что ей нужно идти.
По дороге она вспомнила о новом платке, купленном на заработанные в городе деньги. Оглядываясь на конвоира, Марья сняла с головы платок, осторожно свернула его в небольшой комочек и стала думать, куда бы лучше спрятать. После долгого раздумья она сунула платок под кофточку и зажала его под мышкой.
Спрятав платок в надежное, как ей казалось, место и убедившись, что конвоир не обратил никакого внимания на его исчезновение, Марья постепенно успокоилась и стала размышлять, как ей вести себя при встрече с заключенными. Она была убеждена, что тюремные встретят ее враждебно. «А что, если мне притвориться разбойницей и сказать, что я и сама людей убиваю?» — подумала Марья. Сначала эта мысль ей понравилась, но потом так испугала, что на лице у нее выступили капли холодного пота.
«Нет, — решила Марья, — это очень страшно. Скажу лучше, что я воровка, что когда я стираю, то ворую у хозяев белье, а потом продаю его на толкучке».
— Стой! Куда прешь? — оборвал ее мысли красноносый. — Не видишь, что ли, дворец свой? — закричал он, показывая на большой серый дом, огороженный высокой стеной.
От близости тюрьмы и окрика стражника у Марьи подкосились ноги. Она присела на корточки и совсем по-детски заплакала.