Глава двадцать четвертая
После беседы с Темплером Петчер на второй же день принялся оформлять покупку Ургинского урочища. Согласившись на продажу участка, министерство хотело соблюсти еще кое-какие формальности в Уфалейском лесничестве и из-за этого задерживало документы.
Чтобы ускорить дело, Петчер решил послать в Уфалей главного инженера.
Вручая Калашникову билет, начальник станции, как бы между прочим, сообщил, что вместе с ним, в этом же вагоне, едут помещик Якушев и заводчик Хальников.
Хальников приехал за пять минут до прибытия поезда. Справившись, где останавливается вагон, он сразу же пошел к месту посадки и, как только поезд остановился, первым шагнул на ступеньку вагона. В это же время во вторую дверь вагона начали грузить багаж Якушева.
Четыре носильщика вытаскивали чемоданы и баулы на перрон и передавали в вагон слуге. Слуга начальственно покрикивал:
— Говорю, вот тот, красный, давай, кожей обшитый.
Фибровый, тебе говорю! Фибровый и подавай.
Калашников стоял у окна и с интересом смотрел на эту возню с багажом помещика. В дверь то и дело вталкивались всевозможных видов и размеров чемоданы.
Время, положенное для стоянки поезда, прошло, а погрузка багажа помещика была еще только в разгаре.
— Давай паштеты! — кричал слуга, и в дверь вталкивалась громаднейшая корзина. — Потроха с яблоками и грушами тащи! — Ив дверь лезли сразу две корзины.
А по перрону в это время метался начальник станции, поминутно озираясь на станционную дверь. Прошло еще немало времени, прежде чем оттуда показался виновник этого волнения. Собственно, сначала в двери появился слуга, йотом расцвеченный пестрой одеждой дворецкий, затем выскочили четыре собаки, и только после этого показалась тучная фигура Якушева.
Проходя мимо начальника станции, помещик помахал хлыстом и, склонив голову, молча прошел к вагону.
Как бы в ответ на это приветствие, начальник вытянулся, взмахнул рукой и что есть силы закричал:
— Отправляю!
Вслед за пронзительным свистом раздался протяжный гудок паровоза.
К начальнику станции подбежал дворецкий, рядом запрыгали с хриплым лаем четыре собаки.
— Останови! Останови! Обалдел, что ли, мошенник?
Останови, тебе говорю! Багаж! Весь багаж оставили.
Но остановить поезд начальник станции теперь, если бы даже хотел, все равно не мог. Лязгнув буферами, вагоны дернулись и все быстрей и быстрей покатились вперед.
— Стой! Стой! — высунувшись в окно и размахивая руками, кричал перепуганный слуга. — Стой!
Выхватив из груды багажа какую-то корзину, один из грузчиков бросился было догонять вагон, но, не догнав, остановился у конца перрона и, не зная, что делать, растерянно проговорил:
— А я вам толковал, что не успеем? Так оно вот, значит, и получилось. Железка, она и есть железка. Свистнула, брякнула, и нет ее.
— Видели, что мерзавцы делают! — втискиваясь в вагон, захрипел Якушев, показывая хлыстом через плечо. — Погрузиться даже не дали. Сесть, как следует, не успел, и поехали. Почти весь багаж на станции остался. Ну, что это такое, я вас спрашиваю?
— Таков порядок, Илья Ильич. Он не виноват-с, — кланяясь и как бы извиняясь за начальника станции, ответил вышедший из купе Хальников. — График-с. Пришло время, значит, нужно отправлять, иначе с работы долой.
Якушев остановился, зло посмотрел на Хальникова, затем на Калашникова, вытянул губы трубкой и, надувшись, фыркнул.
— Вот как, понимаете, — он бросал уничтожающие взгляды то в сторону Хальникова, то в сторону Калашникова. — Порядок, значит, график дурацкий! А туалет, и покушать человеку в дороге, это что же, ненужное дело, что ли? Развели эту мерзость и сами, понимаете, мучимся. То ли дело — лошади. Куда хочу, понимаете, туда и еду. Как хочу, так и двигаюсь, что хочу, то и везу. Без этих дурацких свистков и графиков, понимаете.
— Нельзя, Илья Ильич, — с трудом пробираясь вдоль коридора, заваленного корзинами, говорил Хальников. — За границей теперь на лошадях совсем мало ездят. Техника… Быстрота…
— И чего только люди не выдумают, понимаете, чтобы себе хуже сделать, — продолжал возмущаться Якушев. — Техника? А кушать нечего, все на станции осталось, это что же, по-вашему, пустяки? Разве на лошадях так было бы? Все бы взяли. Все уложили и потом тихонько, помаленечку поехали бы. А заграницей вы глаза мне не тычьте. Я ее давно знаю и учиться к ним не поеду. Да и никто из порядочных людей не поедет. Это ихнее дело к нам ездить. Вот как, понимаете…
Издав опять какой-то неопределенный звук, Якушев вошел в купе, и на некоторое время в вагоне воцарилось молчание.