Глава тридцать вторая
Валентин подошел с откатчикам. У самого штрека, облокотившись на вагонетку, стояли почти по пояс в воде три шахтера. Челюсти их отвисли, зубы ощерились. В глазах — пустота и безнадежность.
«Считают себя обреченными», — подумал Валентин, и ему стало страшно. Он знал, что если люди потеряют надежду на спасение, они прекратят работу, а это — смерть. И снова в измученном мозгу Валентина возникло желание прекратить страдания товарищей. В ту же минуту, однако, чувство решительного протеста подавило появившееся на миг малодушие.
Он схватил обеими руками вагонетку, потянул ее к себе.
— Давай помогу. Да вы не поддавайтесь, ребята! Что вы? Пробьемся скоро. Совсем немного осталось.
Шахтеры медленно задвигались, еще шире открыли рты, навалились на вагонетку и медленно покатили ее дальше.
Пропустив вагонетку, Валентин прошел в забой. Карпов и еще четыре человека с трудом поднимали кайла, то и дело вытирая с губ кровь. Твердая, как камень, порода поддавалась плохо. Самое страшное, однако, было не в этом. В глазах забойщиков так же, как и у откатчиков, Валентин прочитал обреченность. Он подошел к Карпову, взял из его рук кайло.
— Иди зови смену, — сказал он Михаилу.
Когда тот ушел, он хотел поднять кайло, но не смог. Все время он работал не покладая рук, а сейчас едва держался на ногах. Четверо забойщиков молча смотрели на Валентина.
«Проверяют, нужен показ, а я раскис, ведь если я не подниму кайло, они свое тоже не поднимут. Нет, — напрягаясь всем телом, думал Шапочкин, — я должен во что бы то ни стало осилить эту слабость».
Он рванул кайло. В глазах поплыли зеленые круги, каждый удар кайла нестерпимой болью отдавался в ушах. Валентин боялся остановиться, боялся оглянуться назад. Он чувствовал, что товарищи рядом тоже работают. Так продолжалось несколько минут, а ему казалось, что прошло много часов. Наконец кто-то потянул его за капюшон.
— Давай кайло! — услышал он голос Еремея. — Смена.
Иди отдыхай!
Валентин с трудом добрался до полка, но залезть на него не мог. Совсем обессилев, он сел прямо в воду.
— Погоди, что ты! — испуганно зашептал подошедший Михаил. — Давай помогу. Вон сколько народу смотрит. Как же ты так?
«В самом деле, — стараясь подняться из воды, упрекал он себя. — Глупость за глупостью делаю. Не к лицу мне первому сдаваться. Товарищи продолжают работать, бороться, а я сдаю».
— Не нужно, — запротестовал вдруг Валентин, отстраняя Михаила. — Не нужно. Я хотел только кровь обмыть. А встать я и сам могу.
Поднявшись на полок, он лег лицом на чью-то руку и устало закрыл воспаленные глаза. «Нужно немного отдохнуть, отдышаться. Наверно, это у меня от сильного напряжения. Нехорошо так, — укорял себя Валентин, — важно примером стать, а я раскис совсем».
Принимая решение пробиваться в соседний штрек, тройка определила расстояние до штрека от девяноста до ста аршин. Рассчитывали проходить за каждый час три аршина, а всю работу закончить за тридцать три часа. Первое время работа шла успешно. Но вскоре шахтеры натолкнулись на такую твердую породу, что продвижение сократилось в два раза. Затем начал ощущаться недостаток кислорода. Работы замедлялись все больше.
С момента взрыва прошло более двух суток, длина ходка уже равнялась девяноста пяти аршинам. Оставалось пробить еще сажени две, а возможно, и меньше.
«Продержаться еще три-четыре часа, и мы спасены», — внушал себе Валентин.
Если бы он сказал сейчас шахтерам, что им придется пробыть здесь еще три часа, многие из них не поднялись бы па работу. Все они, да и сам Валентин, с минуты на минуту ждали конца невыносимых страданий.
С соседнего полка сполз Спиридон; булькнув ногами в воду, он начал креститься:
— Матушка, пречистая дева Мария, избавь нас, грешных. — Повторяя слова еще какой-то молитвы, он мучитель но и часто дышал. — Пойду, — бормотал Спиридон, — сыночка навестить, надо посмотреть, как он там, жив ли? — И, тяжело передвигая в воде ноги, пошел в забой к раненым шахтерам.
Федя лежал на крайнем полке. Рядом с ним лежали два молодых шахтера, братья Глуховы. Они жили в деревне, считались здесь сезонниками. У Николая были перебиты обе ноги, у Никифора поврежден живот и сильно разбита голова. Так же, как и Федя, они часто впадали в беспамятство, бормоча какие-то бессвязные слова. Громче всех бредил Николай: то он просил мать ехать с ним к его невесте Даше, то вдруг начинал кому-то доказывать, будто только на днях нашел большой самородок золота.