Кроуфорд натурально остолбенела, не веря собственным глазам. Она даже чуть не забыла, зачем все это затевала, пожирая глазами бедную сироту, награжденную такими необычными способностями.
А говорят, что девушки ни на что не способны! Вот же он, аргумент в пользу женщин! Стоит босой, мнется с ноги на ногу и чуть не ревёт от страха!
Гордость ректора была такой осязаемой, что ее можно было потрогать рукой.
Николь ещё пошмыгала носом, села рядом с Элизабет, уставившись невидящим взглядом себе в колени, и заревела в голос.
— Я думала, это были всего лишь сны! — слова едва получалось разобрать сквозь слезы. — Я не знала, что это я их…
Кроуфорд с Мэйсон совершенно одинаково вздохнули. Причем одна, понимая, что сейчас последует исповедь, а другая потому, что в последнее время "снам" тоже стала придавать слишком большое значение.
82
Николь оказалась на пороге института пять лет назад. Как она туда попала, девушка не помнила, как и то, что происходило до этого.
Первое осознанное воспоминание у нее было о том, как ректор меняла ей на лбу мокрые компрессы, да как институтский целитель попеременно ругался и удивлялся. Лишь позже она поняла, что и то, и другое было вызвано его возмущением состоянию Николь.
Мэйсон пояснила, что девушка оказалась истощена и сильно травмирована: синяки и ушибы были мелочью по сравнению с застарелыми плохо залеченными переломами. С горем пополам и такой-то матерью вытащить Николь из плачевного состояния удалось - медики в ИмИне отменные, таких бы везде иметь.
А вот с провалами в памяти (хотя справедливее было бы назвать это пропастью) ничего сделать не удалось. Девушка как не помнила себя, так и не помнит по сей день.
Сейчас для Мэйсон оказалось новостью, что периодически что-то проскакивало в голове подопечной - то ли воспоминания, то ли фантазии, то ли кошмарные сны. Николь, конечно, надеялась, что - последнее. Но не была настолько дурой, чтобы жить исключительно надеждами.
Это именно она написала записку, которую получила Элизабет. Даже лично принесла. Она сдружилась с некоторыми студентами, они ей и подсказали, кому надо нести. Видимо, тоже газет начитались. Они же предложили и как следует в специях ее искупать, конспираторы чёртовы.
Рыжую это удивило. Нет, на специи. А то, что автором записки оказалась сама Николь. Когда Лиззи спросила, зачем это вообще было сделано, девушка пояснила: она чувствовала, что это важно. Фамилия слишком часто всплывала в ее памяти, чтобы можно было продолжать это игнорировать.
Сама Николь со студентами ни кошмарами, ни фамилиями не делилась. Лишь переживаниями о том, что ничего не знает о своем прошлом. Ей казалось, будто то, что она видит - ключ к ее прошлой жизни. Она думала, что ей помогут найти ответы.
Девушка рассказывала, а Кроуфорд ловила себя на мысли, что неведение - дар, отказываться от которого чревато. А быть тем самым человеком, который расскажет Николь о том, из чего на самом деле состояла ее жизнь… это было больно.
К тому же, если говорить совсем начистоту, она попросту не имела права раскрывать обвиняемой детали дела. Когда ректор думала, что Лиззи целиком увлечена рассказом, она поглядывала на ударницу, пытаясь угадать, о чем она думает.
А девушка думала о том, что порой работа ударников несправедлива. Она должна обвинить Николь в магическом преступлении, а вот ее мучители чаще всего не попадали под юрисдикцию отдела, так как занимались немагической деятельностью.
Чаще всего, но не сегодня.
— Я… мне… — споткнулась Николь на полуслове. — Я начала видеть ужасы. Там были люди. Мужчины. Они приходили ко мне… они… они… они меня…
В голосе только было взявшей себя в руки девушки послышались слезы. У нее не получалось вслух произнести то, что они с ней делали, но Лиззи и не хотела слышать. А вот Мэйсон слушала очень внимательно, ее ногти оставили глубокие борозды на подлокотнике.
— Я думала, что это всего лишь сон… Старик приходил. Он был отвратителен. Он меня трогал… везде. Я кричала… и тогда я что-то выпила. И проснулась.