Узнав о планах Григорьева, Петер очень обрадовался и тут же предложил свою помощь. Он предлагал при помощи своих связей, под видом чешской семьи пристроить их в эшелон. Так же он любезно согласился за свои услуги принять две лошади Григорьева со всем снаряжением.
Эшелон состоял из товарных вагонов-теплушек и одного пассажирского вагона четвертого класса. В этом вагоне помещался офицерский состав. Благодаря невероятным связям Петера Дворжика, в нем же дали места и Григорьеву с женщинами. Чтобы не выделяться из общей массы чехословаков, ушлый прапорщик выдал Юрию полное военное чешское обмундирование: френч, брюки и высокие сапоги, шапку и шинель. Кроме того он выправил особый документ . Предъявитель его, якобы доброволец чешской армии Ян Кашпар, командируется со служебными целями во Владивосток.
Невероятно, но прапорщик поставил семью Григорьева на полное довольствие, и им ежедневно выдавалось все, что полагалось получать чешскому солдату: кипяток, обед и ужин, консервы, чай, сахар, кофе, мыло и папиросы.
Вечером 27 ноября, эшелон тронулся, покинув заснеженные пути Новониколаевска. Двое офицеров в вагоне ехали с женами-русскими.
Одна из них, молодая красивая блондинка, громко и высокомерно говорила Евдокии за ужином:
- Верховный правитель прибыл в Новониколаевск еще 20 числа, но чешское командование запретило ему двигаться в Иркутск к своему Правительству. Еще немного и он окажется в лапах большевиков.
Утром следующего дня прибыли в Красноярск. После недолгой стоянки поезд снова тронулся.
29 - го ночью эшелон остановился в Иркутске. На вокзале было тихо и безлюдно, город тревожно дремал в зимней ночной мгле .Вдоль поезда, стоявшего неподалеку , ходили взад - вперед часовые. Григорьев стоявший у окна с папиросой, внезапно обратил внимание , что патрули состоят из русских и чехословацких солдат, а охраняемый ими поезд очень похож на поезд с золотым запасом, находившийся под охраной его погибшего друга Евгения Дорогина.
Через четыре часа после остановки поезд, наконец, покинул Иркутск. Мелькнули вокзальные строения, дома Глазковского предместья, покрытая льдом и снегом Ангара, пригородное село Кузьмиха.
Целые сутки стоял эшелон и в Мысовой со 2 декабря. Петер Дворжик сообщил, что здесь уже власть атамана Семенова. Днем слышна была сильная пушечная канонада. Говорили, что это чехословаки производят учебную стрельбу. Выезд из Мысовой произошел вечером. Ночью проехали Верхнеудинск.
После выезда из Верхнеудинска Евдокия и Верочка уснули. А Григорьев с тещей сидели у окна и сонно смотрели на мелькающие в снежной мгле огоньки и неясные силуэты таежных деревьев. Утром поезд остановился на станции Заиграева.
В вагон зашел начальник эшелона.
— Господа, советую вам не выходить здесь на прогулку.
— Почему? - послышалось ото всюду.
— Станция занята красными партизанами.
Выглянув в окно, Григорьев увидел на платформе каких-то мужичков в шубах и с винтовками за плечами.
9 декабря вечером остановились на станции Петровский завод и простояли ни много, ни мало - одиннадцать суток. Станция была расположена в невероятно живописной местности. Селение, на берегу большого озера , подступало своими строениями к густому сосновому бору, за которым виднелись горы .
Григорьев с женой, тещей и смешно семенившей Верочкой, которая неожиданно впервые сама пошла непослушными ножками по вагону чешского поезда утром 13 ноября, часто гуляли по сосновому бору, пробираясь узенькими тропинками между высоких снежных сугробов. Иногда заходили на сельское кладбище и там сидели, примостившись на скамеечке возле какого-нибудь памятника. На этом кладбище они нашли могилы некоторых декабристов. Это были первые русские революционеры, поплатившиеся ссылкой в Сибирь за свои политические воззрения. Григорьев с безразличием отметил про себя, что былой его восторг относительно личностей декабристов теперь, когда революция русская разразилась и показала свое звериное лицо, превратился в чудовищную и уничтожающую душу досаду.
Здесь, в Забайкалье, - думал Юрий, - в тюрьмах и на каторге находилось немало разного рода политических узников, противников самодержавия русских царей. Фактически: террористов, убийц министров и губернаторов. А он, как и все его сверстники, искренне негодовал по поводу «жестокости» русского царизма. Но оказывается, что эта жестокость была лишь той легендой, которая в целях революционной пропаганды была нарочно придумана русскими революционерами, главным образом для заграничного употребления. Теперь Григорьев понимал, что русское самодержавие было скорее излишне гуманным, чем жестоким. Какое еще правительство в мире могло бы щадить жизнь террористов, убивавших членов семьи монарха, и отправлять их только на каторжное поселение, в Забайкалье? Правительство республиканской Франции, - невесело думал поручик, - гильотинировало бы подобных преступников, Англии - расстреляло или повесило бы , правительство Америки посадило бы на электрический стул...