А вот и не случайно! Сучкова, а за ней и другие держались за свои домики и дворы, как за опору жизни, а он нет. Он не то чтобы боялся мозолей на ладонях от огородной лопаты. Нет, ему здесь душно, вот что он понял, взрослея. Можно придумать двухэтажную теплицу, можно трех... а итог один: помидоры. Копай, копай! Как будто тебя самого огородили забором...
И вот теперь он собственноручно вбивает в ненавистную эту заводь осиновый кол.
«Мяу! Мяу!»
Алеша поднял голову: на рябине у самых ворот раздирающе замяукала кошка. Нагулялась и теперь просилась домой, но ворота были закрыты, а дырки в сучковском заборе не найдешь. Он приоткрыл калитку, кошка махнула с рябины в узкую щель сразу, как рысь. Рябина зашелестела. То ли от ветра, то ли от прыжка этой «рыси» качнулась ветка. В начале зимы на огненных гроздьях рябины вырастали шапочки снега... Мать велела срывать все гроздья — на продажу, да и себе для славной настойки, пока не склевали красных ягод дрозды.
Вдруг защемило. Ну, снег на рябине. Ну, протопало, пронеслось тут детство, а скоро не останется ни тропки у калитки, ни самой рябины... Вот и грустно... Может, сломит бульдозер и березу на берегу реки с такими низкими ветвями, что они доставали до травы, ту березу, под которой встречались с Анкой всегда и последний раз...
Последний? Да, вот отчего ему грустно. Но — точка! Он понял, что надо делать. Погибнуть и родиться снова. Где-то он встречал эту фразу. В каких-то стихах. Действовать! Этому надо поучиться у матери. Возможно, принарядилась и пошла к участковому хлопотать о прописке племяшей. Замотала в платок бутылочку... И ведь получит большую квартиру в новой пятиэтажке!
Алеша вскочил с крыльца, влетел в дом. Белая рубашка. Галстук. Пусть почувствует Надя, что она для него лучшая девушка на земле. Глянь на себя в зеркало, Алеша. Галстук подтянуть. Только что расстались, и снова: «Здрасте, милая! Я пришел просить вашей руки...»
13
В рыхлых облаках над слободкой затерялся одинокий, крошечный месяц. Облака летят с весенним ветром, и кажется, от их быстрого лёта месяц дрожит, ему холодно одному, там, в небе.
Ах, Анка, Анка, что ты наделала!
Ничего, Алеша! Се ля ва, как говорят мальчики. А ты уже не мальчик...
Сейчас придет и будет пить чай из редкого сервиза. С райскими яблочками... Может быть, одна такая яблоня и осталась где-нибудь у Богмы! А завтра вся слободка заговорит о том, что Алеша, к которому Надя с детства тянулась, поумнел.
Веселая будет свадьба! Богатая. Знатная.
А потом? Придет из армии, окончит институт. Спокойно и уверенно. И выберет себе место по вкусу, подальше отсюда. И Надя поедет с ним, куда он скажет, хоть в деревню, это уж точно.
Думая так, Алеша на улице столкнулся с матерью. Сучкова оглядела его: белая рубашка и галстук произвели впечатление, судя по тому, как задержались на них ее обложенные морщинами глаза.
— К Распоповым? — спросила она брезгливо, а не гневно.
Алеша промолчал. Мать ждала.
— Она тебе ребенка привезла, — сказала мать.
— Какого ребенка? — растерялся Алеша. — Где он?
— В животе.
Мать усмехнулась громко и жестоко. Стало жутко. Ничего умнее придумать не могла. Ну, Сучкова!.. Фантазия на уровне амебы. Ну, мать!.. Дает!
В стороне остались береза и пустой пень — там, куда крылом взлетала мягкая лужайка. Запершило, засаднило в горле...
Анка сама сказала ему все. Все как есть. Никто ее за язык не тянул. И о ребенке сказала бы... Оттого она и прекрасна, что честна. Вот почему так горько, что жизнь развела их...
Но не думать о ней... Прекрасная Анка была с другим, раздевалась, ложилась к нему в постель... Ну, что еще представить себе, чтобы изгнать ее из своей головы? А чего еще надо? Хватит!
Он правильно и твердо шагал. Надо жениться и поставить точку. И это станет так же непоправимо, как то, что сделала Анка. Он уже решил. По-мужски... Анка прекрасна, но Надя еще прекрасней. Да!
— Эй!
В том месте, где забор, оттесняемый взгорьем, подходил вплотную к особняку, под окном, в пятне света, падавшего на траву, сидел Гутап. На газете, аккуратно подстеленной под себя...
— Опять ты? Я предупреждал тебя, — напомнил он.
Алеша поднял узкие брюки и опустился на траву рядышком, ощутив такую усталость, что едва достало сил, чтобы вытянуть из кармана пачку сигарет.
— Сижу, — сказал Степан, — будто знал, что ты придешь. Зачем она тебе? Я уже спрашивал... Ответь, пожалуйста...