Покоробило, что главный назвал Таню запросто — Таней, но об этом пока не стоило беспокоиться.
— Телефон Бадейкину поставили?
— Дело дней...
— Куда, кому позвонить? Поставили бы завтра, как было бы уместно!
Инженер на телефонной станции, с которым он связался, все знал о телефоне для Бадейкина и обещал постараться.
— Ну ладно, — положив трубку, сказал довольный Валера. — Глянем на кауперы... Татьяна Антоновна уже ушла с работы?
— Ее в школу вызвали. Что-то там с сыном... шустрый мальчишка, говорят...
Он осмотрел кауперы, сделал несколько пометок в блокноте и понял, что должен немедленно увидеть Таню. Не игрушки же все это! Если уж перед другими не хочешь лицемерить, так чего же надувать самого себя?
Опять накрапывал дождь, и главный предложил ему свою пластиковую шапочку, похожую на беретку, чтобы прикрыть слегка седеющие кудри, скажем прямо, величественного вида. Он отмахнулся — пусть мокнут. Водителя еще раньше отпустил устраиваться в заводской гостинице и отдыхать, а к ее дому поехал на обыкновенном автобусе. Возникла первая мысль: и хорошо, что на автобусе, надо поберечь Таню от пересудов, «Волга» со столичным номером слишком заметна. Вторая мысль: как долго еще беречь? Третьей не успело родиться, потому что он увидел Таню.
Она спрыгнула с подножки встречного автобуса на остановке и пошла через простор большого перекрестка, вся на виду, совсем одна. Навсегда запомнится это мгновение...
Опять повезло — только подъехал, и она!
Таня пересекала улицу быстрым шагом, короткие полы ее плаща отскакивали от коленок, ветер трепал и загибал хрустящие углы, легкий серый шарф, обнимавший длинную шею, пузырился и реял. Она придержала его рукой, входя в солнечное пятно. Вечернее солнце, словно бы для фотографа, кинуло на нее свет.
— Таня!
— Валерий Викторович!
Она остановилась.
Он подбежал, поздоровался, чмокнув ее руку, и спросил, что с сыном.
— Развел гигантский костер у школы.
— Так уж и гигантский. Из чего?
— Собрал с окрестных строек мусор, доски... Гору. Увозил грузовик.
— Один мальчишка столько собрал?
— Да.
— А зачем ему потребовался такой костер?
— Директор считает, в честь какой-то девочки. Чтобы она увидела с четвертого этажа, из спортивного зала, где занималась гимнастическая секция.
— Великий человек!
— Пожарники приезжали.
— Им нечего делать.
— Я веду Мишука домой, втолковываю, что у него еще все впереди, не надо обгонять время. Вырастет, будет девушкам цветы дарить. А он мне...
— Что?
— «Цветы всякий сумеет, пусть такой костер разведет!» Смех и грех.
И тут они остановились у дверей ее подъезда, и Таня сказала:
— Пожалуйста, я одна.
— А сын?
— Отправился к деду.
Пока поднимались по узкой, очень гулкой лестнице, он думал, как невозможно и хорошо было бы высыпать ей под ноги самосвал цветов, и завидовал художнику Пиросмани, который однажды с телеги засыпал цветами всю улицу, где жила его любимая, но сейчас деликатность требовала, чтобы у него не было даже цветка в руке, а потом возникнут другие заботы и желания. Жизнь несовершенна!
Это было второе важное открытие за день, столь же глубокое, как и первое, и он опять улыбнулся.
— Валерии Викторович!
Таня ждала у распахнутой настежь двери квартиры.
— Викторович, Викторович, — повторил он и захохотал, потому что получилось похоже на ворчание.
А ворчать было не обязательно, потому что все шло как нельзя лучше, и даже подумалось, что на этот раз везенье его, самое счастливое за всю уже немаленькую жизнь, обойдется без катастрофы. Тьфу, тьфу, тьфу.
— Валерии Викторович, — повторила Таня, — перед тем как с радостью принять вас дома, я должна сказать, что... помню все, и наши прогулки под весенними деревьями, и ваши честные слова, но... теперь их лучше всего забыть.
— И мне? — спросил он.
— И вам. Лучше всего. Я, наверно, виновата, что сразу не сказала вам этого? Вот, сказала.
Было бы на что сесть, он сел бы, но он стоял на лестничной площадке и только спросил:
— Таня! Что произошло? Вокруг вас.
— Ничего. Ровным счетом.
— А с вами? Что происходит с вами?
— Не знаю. Мы не будем об этом говорить? Ладно? Пожалуйста!