Вещи мы разобрали за пару дней: это только сперва казалось, что их много. Книги, конечно же, забрала я (причём вместе со стеллажом – мне хотелось иметь дома частичку детства), посуду тоже – папа настоял («А то что у тебя дома только пара тарелок да кружка?»), а дедушка взял фотоальбом и вещи бабушки, сохранённые Искрой.
В опустевшей квартире больше ничего не напоминало о прабабушке, а когда в ней сделали ремонт – и подавно. Это место жило только благодаря её энергии и сказкам.
3.
Мы втроём были почти неразлучны: ездили на природу, гуляли по городу, несколько раз выбрались за границу. В университете я познакомилась с классными ребятами, и это придало мне сил: все мои школьные друзья разъехались по другим городам и виделись мы очень редко.
В университетские годы, как когда-то в школе – прабабушку, я старалась почаще навещать дедушку. В то время он ещё работал (на пенсию он вышел только в семьдесят пять, за полтора года до смерти), поэтому обычно я заглядывала к нему на работу. Дедушка шёл в ногу со временем, активно писал статьи и выступал на конференциях. Иногда я даже завидовала его энергичности, потому что часто не находила в себе сил даже для каких-то элементарных действий. Конечно, ни о какой научной карьере речи не было, хотя учёба мне нравилась. Я здорово переживала из-за этого, пока папа не сказал:
– Не стоит переживать о том, что не пошла по чужому пути. Ты не обязана продолжать династию учёных, потому что нет никакой династии. Гораздо важнее найти то, от чего у тебя будут гореть глаза, и вообще заниматься тем, что делает тебя счастливой. Вот это главное для меня. А что это будет за занятие, решай сама.
Переводы, бывшие во время учёбы моей подработкой, после выпуска переросли в профессию, и вскоре мне предложило работу крупное издательство. Помимо интересной работы, я получила доступ к множеству книжных новинок и после работы с головой погружалась в ту или иную историю.
4.
Через два года я получила в работу книгу индийских сказок.
Об этом я узнала уже в конце рабочего дня, и сердце нехорошо ёкнуло. Мне не пришлось даже листать книгу, чтобы в памяти всплыли специи, демоны и фотоальбом, а кабинет заполнил ненавистный и тошнотворный запах.
Кошмары прошлого накинулись на меня с новой силой, да так, что я даже не поняла, как очутилась дома. Чувство вины, задвинутое куда-то глубоко таблетками и временем, выбралось на свободу.
Как потом выяснилось, я прорыдала что-то папе в трубку, поэтому, когда я немного пришла в себя, он уже успел развернуть у меня дома пункт скорой психологической помощи: напёк блинов, налил в красивую – прабабушкину! – розетку сгущёнку, принёс цветы… Глядя на букет разноцветных гербер, было сложно не улыбнуться. Но я справилась.
Потихоньку я вроде бы пришла в себя, но не вся: мне казалось, что сама я очнулась, а чувства – нет. При том, что меня захлестнула апатия, тревожность никуда не исчезла. Одновременно хотелось и куда-то бежать, и лежать уставившись в стену. Вскоре меня начало терзать ощущение, что я делаю что-то не то. Или не делаю?! Я вообще не понимала, что происходит!..
Кое-как рассказав папе, что случилось, я впихнула в себя блинчик – и едва не подавилась.
– Пап, ты зачем корицу добавил?!
– Не добавлял я её! Я же знаю, что ты её терпеть не можешь.
Папа понюхал блин и, с грустью посмотрев на меня, зачем-то потрогал мне лоб.
– Давай с утра съездим к доктору?
Не дожидаясь моего ответа, он продолжил:
– Я позвоню узнать, когда он работает.
Уже потом до меня дошло, что все эти годы папа поддерживал с ним связь: иначе откуда бы он знал, что Николай Константинович по-прежнему здравствует и работает?
Конечно, в детскую больницу мне было уже нельзя. И как оказалось, лечиться у того же врача – тоже: теперь мне полагался психиатр для взрослых. С моего согласия он присутствовал на первой встрече с новым врачом.