Кинув дневник на стол, я натянула на себя покрывало и свернулась калачиком на ледяной кровати.
Похоже, чувство вины, что сожгло прадедушку, передалось по наследству мне. По крайней мере, я точно понимала, что он чувствовал: ведь он тоже считал, что убил прабабушку!
Прокручивая в голове фразы из дневника, ведя какое-то подобие диалога с ними, я не заметила как уснула.
5.
Из всего, что мне снилось, я запомнила только ключ, открывающий какую-то дверцу, за которой была тьма, густая и холодная, – но мне хватило и этого. Проснулась я замёрзшей и совершенно разбитой. Затёкшую спину еле удалось размять.
Пытаясь оживить остывший за ночь кофе в микроволновке, я размышляла, сказать ли о прочитанном папе? Первой мыслью было не тревожить его, но довольно быстро я поняла, что если буду держать всё в себе, то сойду с ума. Если ещё есть, конечно, куда сходить.
В ожидании очередной пиццы я взяла себя в руки и занялась документами. В одну сумку сложила всё, что нужно было отвезти в НИИ, в другую – дневники прадедушки и квитанции: надо спросить у папы, можно ли их выбрасывать или нет. Открытки и письма дедушки я вернула в стол, потому что разбор его вещей только предстоял. А я не хотела торопить прощание и с этой квартирой.
Вообще, странно получилось: моё детство связано с прабабушкиным домом и её книгами, а юность – с дедушкиным, когда мы часами разговаривали, смотрели кино или играли в настолки. Наша старая квартира ассоциировалась больше с перевалочным пунктом. Когда мы её продавали, мне совсем не было грустно и мысли поселить у себя какую-то её часть, как захотелось потом с прабабушкиным стеллажом, у меня не возникло.
Глава 8. Путь лжи
1.
Папу мой рассказ здорово встревожил. Я давно не видела его таким обеспокоенным, поэтому успела пожалеть о своём решении всё рассказать.
Несколько раз заплетя бороду в косичку (что он делал всегда, когда размышлял), он составил в голове текст и зачитал его:
– Не лучшие новости, честно говоря. Даже не представляю, каково это было узнать тебе, если меня самого потряхивает.
Он выдохнул и, когда его немного отпустило, продолжил:
– Я думаю, надо, во-первых, осуществить желание Петра Васильевича и выкинуть ключ, а во-вторых, рассказать об этом эпизоде психотерапевту. Иначе ты, как и прадед, сожрёшь себя из-за мнимой вины.
Я хотела возразить, что дело не в вине, но он жестом остановил меня:
– Чувство вины – это то, что очень легко появляется и с большой неохотой отпускает жертву. Как пиявка. И точно так же, как и пиявка, чувство вины может какое-то время провести в замершем состоянии. Но вместо того, чтобы радоваться, что оно утихло, надо выбираться из болота, кишащего пиявками.
Это был первый раз, когда папа настолько прямо заявлял, что мне нужно лечиться. И несмотря на то, что он был прав, я опешила. Да, важные вещи он всегда и говорил так формально, словно по бумажке от чиновника – но только для того, чтобы не задеть кого-то! А тут!..
– Давай ключ, я выброшу. Как раз утром на набережной буду.
– Я оставила его у дедушки в столе, – соврала я. – Как поеду забирать бумаги для музея, захвачу.
Папа кивнул и переключился на обсуждение музея, а потом отвёз домой.
2.
Квартира встретила настороженной тишиной: надолго ли я заявилась? Я вздохнула: настанет ли момент, когда квартира станет домом, моим домом? Других у меня всё равно не осталось…
Нервное напряжение взяло своё, и я еле успела дойти до кровати, чтобы провалиться в крепкий и глубокий сон.
Мне снилась какая-то призрачная фигура, читающая прадедушкин дневник. Сначала я подумала, что это демон, а потом поняла: мама. Я удивилась, что она ничуть не изменилась с нашей последней встречи. «Просто у тебя плохая память», – сказала она незнакомым голосом и исчезла.
– Не «плохая», а чужая. чужая и больная, оттого и отравляет тебя, – произнёс за моей спиной незнакомый мужской голос.
– Прадедушка? – догадалась я. Повернуться к нему почему-то не получилось.
– Не пытайся тащить на себе чужую ношу. Ты не заслуживаешь этого. Отпусти Лизу и её беду, начни жить своей жизнью.
Я снова попыталась извернуться, чтобы увидеть прадедушку, как вдруг всё исчезло. Я открыла глаза на полу, замотанная в одеяло.
– Чёрт! Довертелась!
Было безумно обидно.