Я никак не могла этого понять, пока прабабушка не объяснила, что они лишь кажутся мне злыми. На самом деле беды, случившиеся с теми, кто их встретил, как правило, были связаны с человеческими пороками и неумением чётко формулировать свои желания. Духи дословно исполняли их, и герои с удивлением и ужасом понимали, что это не то, чего они хотели.
Тогда мне стало интересно: бывают ли желания, которые нельзя понять неоднозначно? Я стала перебирать варианты, доступные для детской фантазии, а прабабушка терпеливо опровергала их. Когда я уже была готова сдаться, меня осенило: память! Когда человек хочет забыть что-то неприятное, это сложно истолковать как-то иначе.
Прабабушка, услышав это, замолчала. А потом, неожиданно для меня, как-то сжалась, сгорбилась, сморщинилась ещё сильнее, и я поняла, что она расстроилась. Но из-за чего? Что я сделала не так?
Несколько минут мы провели в тишине. Потом прабабушка, вздохнув, сказала:
– Память – это очень хрупкая штука. Нельзя забыть что-то одно, не зацепив другое. Люди не всегда это осознают, а демоны… Точнее, демон – память стирает коричный демон…
Коричный?! В этих манящих трубочках живёт монстр?
– Мир устроен так, что порой одна и та же вещь может приносить пользу и вред. От укуса змеи можно умереть, но из капельки яда можно сделать лекарство. Колдовство – это часто превышение меры в чём-то: если добавлять корицу в еду, можно улучшить память, но если встретиться с коричным демоном – можно забыть всё. Всю свою жизнь, родных и себя…
Я ничего не поняла, но мне стало не по себе от этого разговора. Я не могла понять, что именно меня напугало, и от этого страх лишь усилился. Спрашивать, какие специи волшебные, а какие нет, резко расхотелось.
Прабабушка, увидев это, быстро переключила моё внимание на какую-то красочную историю, и вскоре я успокоилась.
В последующие дни она постаралась отвлечь меня от этой темы – и это ей удалось. Детская память, постоянно пополняемая новыми впечатлениями, вскоре вытеснила этот разговор. Только временами, когда я чувствовала сильный запах корицы, меня одолевало необъяснимое беспокойство.
Часть 2. Непоправимое
1.
Прошло семь лет. Я росла, а прабабушка, как мне казалось, не менялась.
В год моего четырнадцатилетия мама уехала в Швецию проводить исследования по гранту, да так и осталась там. Она, казалось, забыла и о папе, и тем более обо мне: поздравление с днём рождения я получила лишь через три месяца в виде обычной покупной открытки, где не было дописано ни слова.
Папа вернулся к работе в финансовом секторе и, казалось, был доволен жизнью. Мной он особо не занимался, хотя с удовольствием обсуждал книги и фильмы, на которые мы довольно часто ходили вместе. Мы были как два ребёнка, предоставленных самим себе.
По-прежнему каждый день после школы я заходила к прабабушке, но теперь уже сама рассказывала ей разные истории: из-за ухудшившегося зрения она мало что могла читать. На просьбы рассказать что-то по памяти отмахивалась: мол, ты это уже не раз слышала. Прабабушка часто спрашивала о маме, и каждый раз огорчалась, услышав, что от неё нет никаких вестей.
Однажды я пришла к ней пораньше и застала Надежду, домработницу. Она сметала в совок какие-то осколки и успокаивала прабабушку, а та почему-то извинялась.
– Вот видишь, какая я стала неловкая: разбила Наденькину чашку! Жалость-то какая!
– А я ей говорю, что чашки бьются к счастью, – улыбнулась женщина. – Да и чего грустить из-за сувенирной чашки, которых у каждого полно? Я другую принесу.
– А давай, Надя, я подарю тебе новую чашку? Она тебе подойдёт: такая же яркая, солнечная! Не спорь, это моё желание!
Надежда засмеялась, тряхнув рыжими кудрями. Улыбка у неё и правда была чудесная.
– А где чашка, ба?
– В моей комнате, на верхней полке шкафа с конторкой, прямо над ней.
Придвинув стул к деревянному гиганту – и как только прабабушка управлялась с ним сама! – я открыла дверцы. Чайную пару я заметила сразу же. Белый фарфор с нарисованными оранжевыми цветами и их золотыми листьями действительно был под стать Надежде. Но было на полке и то, что было для меня гораздо интереснее – фотоальбомы. У меня перехватило дыхание. В нашей квартире такого добра почти не водилось: папа собирал мои детские и редкие семейные фото, но особо не усердствовал, поскольку маму фотокарточки почему-то приводили в бешенство.