Бабушка была поразительно красивой, мне хотелось смотреть на её фото снова и снова. То, что она любит фотографироваться, было видно и по тому, как она позировала, и по тому, где снималась: фото с отдыха, с каких-то мероприятий и…
– Это конкурс красоты что ли?!
– Да, Валюша любила в них участвовать. И себя показать, и что-то новое увидеть…
Прабабушка вздохнула. Она по-прежнему не смотрела в альбомы – только куда-то перед собой.
А между тем на фото сияла бабушка. Было видно, что это её стихия. Вот семья провожает её куда-то: в аэропорту стоят прабабушка с прадедушкой, бабушка с дедушкой и мама – лохматый угловатый подросток, не лишённый, впрочем, обаяния. Прабабушка тоже была хороша собой, хотя на фото ей было уже за пятьдесят – но на фоне бабушки они все казались… обычными. Наверное, дедушка очень гордился красавицей-женой.
Групповое фото, отдельно – бабушка с родителями, отдельно – с дедушкой и мамой и просто с мамой. Последнее фото явно было не постановочным: странный ракурс, выхвативший больше расстроенную маму, держащую бабушку за руки, чем бабушку, стоящую полубоком. На фоне предыдущих это фото казалось каким-то чужеродным, но в то же время очень притягательным. Его эмоции показались мне куда более насыщенными и… искренними?
Куда же летала бабушка? Я с нетерпением перевернула страницу – и остолбенела. В море цветов утопал… закрытый гроб. Зачем вообще такое снимать?!
3.
Среди множества людей в чёрном нелегко было найти маму и прабабушку. Фото было подписано «1988, 19 июля. Валюши не стало». Я вернулась на предыдущую страницу, к последним прижизненным фотографиям бабушки, и попыталась вытащить их, чтобы посмотреть, нет ли подписи на обороте. Фото были приклеены.
– Ба, что случи…
Когда прабабушка успела уйти?! Мне казалось, я всё время краем глаза видела краешек её халата и чувствовала запах корицы. Сердце начало колотить меня изнутри.
Откинув альбом, я бросилась в зал. Бабушка сидела в кресле, откинувшись на спинку. «Инфаркт!» – промелькнуло у меня, пока я набирала номер скорой.
Пока врачи осматривали бабушку, я ругала себя на чём свет стоит, поэтому приехавший вскоре после врачей папа застал меня в истерическом состоянии.
– Это всё я виновата, – повторяла я сквозь слёзы. – Не надо было доставать эти чёртовы альбомы!
Папа как мог пытался меня успокоить, но потом попросил врачей – и мне сделали укол. Он подействовал не сразу, поэтому я уснула, так и не перестав плакать.
Часть 3. Теперь у меня есть дедушка
1.
Из больницы прабабушка не вернулась. Мама на похороны не прилетела, зато неожиданно объявился мой дедушка. О нём, как и обо всём, что касалось маминого детства, я тоже ничего не знала. Даже то, что он жив, стало для меня новостью.
Но всё это я осознала уже потом, через несколько месяцев. Ни похорон, ни всего последующего я не запомнила просто потому, что была в каком-то полубезумном состоянии. Чувство вины снедало меня, не давая покоя ни днём ни ночью, поэтому папе пришлось определить меня в больницу. Точнее, так решила мама, и она же выбрала врачей. Она так ничего не сказала и не написала – видимо, решила, что для участия в жизни нашей «семьи» ей достаточно переводить папе деньги.
Помимо чувства вины, грызущего меня наяву, не было мне покоя и ночью. Мне часто снился один и тот же сон: неясные фигуры, бредущие среди странных деревьев то ли в полутьме, то ли в каком-то коричневатом тумане; какие-то помещения, похожие на ожившие фото из альбома, и голоса.
Одни твердили мне, что я человек без предков, что я убила прабабушку, а другие… Другие шептали о том, что всё можно изменить, надо только… На этом моменте я всегда просыпалась.
Как-то я попыталась рассказать о снах врачу, но он сказал, что это влияние таблеток. Больше я ни с кем не делилась видениями. А потом и вовсе пришла к мысли, что Николай Константинович был прав: это всё от таблеток – ведь сны потихоньку отступали. По крайней мере, я перестала помнить о том, что мне снилось, и больше не просыпалась среди ночи.