— Кисочка, — раздался голос сзади, — я без тебя изголодался.
— Ты дома? — Эльза не обернулась. — Я думала, на футболе.
— Хлеб я купил. Два батона. Один я съел, кисочка.
За последние годы Виктор расползся и размяк. Эльзе казалось, что стулья начинают скрипеть за секунду до того, как он на них садится.
— На Сергея обезьяна напала, — сказала Эльза.
— Они у вас бегают по институту? — спросил Виктор, придерживая открытую дверцу холодильника, чтобы посмотреть, нет ли еще чего-нибудь съедобного. — Ты за Ниночку не боишься?
— Молодой шимпанзе вышел из клетки, пробрался в кабинет Сергея и стал шуровать в его письменном столе.
— Не может быть! — Виктор отыскал в холодильнике кусок колбасы и быстро сунул его в рот. Как ребенок, толстый, избалованный, неумный, подумала Эльза.
— Этой обезьяне всего две недели от роду, — сказала Эльза. — Ты все забыл.
— А, опять его опыты… Я сегодня жутко проголодался. В буфете у нас ничего сытного.
— Теперь его не остановить, — сказала Эльза. — Он примется за людей.
— Ты в самом деле хочешь его остановить? — спросил Виктор.
— Он изменился к худшему, — сказала Эльза. — Ради своего тщеславия он ни перед чем не остановится.
— Ты преувеличиваешь, кисочка, — вздохнул Виктор. — У нас не осталось выпить чего-нибудь?
— Не осталось. Человечество еще не готово к такому шагу.
— Не готово? — повторил Виктор. — Значит, надо написать куда следует. Написать, что не готово.
— Нельзя, — сказала Эльза. — Уже писали. Он всех обаял.
— Надо было побольше писать, — убежденно сказал Виктор. — Тогда на всякий случай прислали бы комиссию.
Хлопнула дверь, прибежала Нина. Нина всегда бегала, так и не научилась за восемнадцать лет ходить, как все люди.
— Я сыта, — сказала она от дверей кухни, не здороваясь.
Нина не любила есть дома. Она вообще старалась не есть, она боялась растолстеть.
— Я все устроила, — сказала Эльза. — С понедельника тебя переводят в лабораторию.
7
Ржевский кончил говорить.
Они смотрели на него. Шестнадцать человек, которые имеют право сказать «да». Или отказать в деньгах. Или отложить исследования. Остапенко убежден, что все обойдется. Из окна кабинета отличный вид. Москва-река, трамплин на Ленинских горах, дальше — стадион. Вечернее солнце золотит лысины и серебристый пух над ушами. Чего же они молчат?
Остапенко постучал по столу концом карандаша.
— Вопросы? — сказал он.
— А как дела у наших коллег? — спросил крепкий широкий мужчина в цветном галстуке. Он буквально убивал себя этим галстуком — остальное пропадало в тени. — Что делают в Штатах?
Ржевский вновь поднялся. Этот вопрос полезен.
— Мы полагаем, — сказал он, — что японцы уже близки к успеху. С американцами сложнее. В прошлом году была публикация — с собаками им удалось.
— Джексон? — спросил Семанский с далекого конца стола.
— Джексон и Хеджес, — ответил Ржевский. — Потом замолчали.
— Ясно, — сказал мужчина в ярком галстуке. Почему-то Ржевский никогда раньше его не видел. — Значит, на пороге?
— Сегодня трудно допустить, чтобы целое направление в биологии было монополией одной страны. Мы все едем по параллельным рельсам.
— Голубчик, — раздался голос сбоку. Ржевский обернулся и не сразу разглядел говорившего — солнце било в глаза. Голос был скрипучим, древним, — значит, вы предлагаете заменить собой Господа Бога?
Ага, это Человеков, бывший директор ИГК. Великий консультант и знаменитый тамада на докторских банкетах.
— Если нам выделят средства, то мы постараемся выступить коллективным богом.
Не этих вопросов Ржевский опасался.
— Удивительно, — сказал Человеков. — И во сколько нам обойдется ваш гомункулус?
— Ржевский знакомил нас с цифрами, — сказал Остапенко. — Хотя, разумеется, он в них не уложится.
— Вы думаете, что Пентагон засекретил? — спросил человек в ярком галстуке.
— Я ничего не думаю, — сказал Ржевский. — Хотя убежден, что делать людей дешевле ортодоксальным путем.
Кто-то засмеялся.
— Перспективы соблазнительны, — сказал секретарь отделения. — Именно перспективы. Когда-нибудь мы научимся делать это в массовом порядке.
— Не думаю, что в ближайшем будущем, — сказал Ржевский.
— Первая атомная бомба тоже дорого стоила, — сказал Сидоров. Сидоров был против методики Ржевского. Его фирма работала над близкими проблемами, но, насколько Сергей знал, они зашли в тупик. — Меня смущает другое — неоправданный риск. Кто-то здесь произнес слово «гомункулус». И хоть литературные аналогии могут показаться поверхностными, я бы сказал больше — чудовище Франкенштейна. Где гарантия, что вы не создадите дебила? Монстра?