Женевьева выжала тряпку и начала мыть ею лицо Хейдона.
— Если бы не он, Джек был бы сегодня жестоко избит, — спокойно сказала она. — Правда, Джек?
— Я ему не родня и не приятель. — Голос Джека был тихим и яростным. Казалось, мальчик готов броситься на всякого, кто ему возразит. — Однако он, больной и раненый, оттащил от меня этого ублюдка-тюремщика и пригрозил убить его, если тот тронет меня снова. Потом его за это избили.
Женевьева провела тряпкой по щеке Хейдона. Его лицо заросло черной, минимум недельной щетиной, под глазами темнели круги. Но несмотря на это, он казался необычайно красивым мужчиной. «Он осужден за убийство», — напомнила себе Женевьева.
Все-таки удивительно, что убийца бросился защищать беспомощного мальчишку, сам едва держась на ногах.
— Ты знаешь, кто он, парень? — спросил Оливер, озабоченно сдвинув седые брови — Или кого он убил?
Джек покачал головой.
— Я делил с ним камеру несколько дней. Он мало говорил, но, судя по его речи, не из простых. Надзиратель обращался к нему «ваша светлость».
— Это ничего не значит, — фыркнула Дорин, беря тряпку, чтобы помочь Женевьеве мыть Хейдона. — Тюремщики всегда так насмехаются над заключенными. Такая у них забава.
Джек с любопытством посмотрел на нее.
— Откуда вы знаете?
— Потому что я тоже побывала в тюрьме, — просто ответила она.
— Мы все там были, парень, — добавил Оливер, чувствуя удивление Джека. — Конечно, кроме мисс Женевьевы. — Он усмехнулся.
— Но мисс Женевьева знает, что там творится. — Дорин бросила на Женевьеву взгляд, полный обожания, и продолжила энергично оттирать от грязи руку Хейдона.
— Сейчас власти разыскивают его, — задумчиво произнесла Женевьева, осторожно проводя тряпкой по покрытой синяками груди беглеца. — Мы с Джеком последними видели его в камере. Нас, несомненно, захотят допросить, они же не найдут его этой ночью.
— Я не стану с ними разговаривать, — свирепо заявил Джек.
— Боюсь, придется, Джек. — Она вгляделась в лицо Хейдона.
«Я не убийца», — сказал он, глядя ей прямо в глаза и отчаянно стиснув ее руку. В тот момент она ему почти поверила. Женевьева ничего не знала ни о нем самом, ни о преступлении, за которое его осудили. Но она знала, что в свои последние часы на земле он больше беспокоился о судьбе озлобленного вороватого юнца, чем о своей собственной. А когда парню пришлось солоно, вмешался, подставив себя под удар.
— Другой вопрос, что именно мы им скажем, — негромко, но решительно закончила она.
Хейдон чувствовал себя так, словно его поджаривали на медленном огне.
Он метался из стороны в сторону, отчаянно пытаясь погасить пламя или глотнуть холодного воздуха, чтобы ослабить ужасное жжение. При этом он дрожал с головы до ног — его зубы стучали, и время от времени челюсти стискивались так сильно, что казалось, будто кости вот-вот треснут. Каждое движение причиняло невыносимую боль, пронизывающую все тело. Хейдон не мог ни шевелиться, ни лежать неподвижно — и то и другое вызывало нестерпимые мучения. Он пробовал кричать, но из горла вырывались только слабые хриплые звуки. Его душу переполняло лишь одно желание — чтобы этот кошмар поскорее кончился, пусть даже вместе с жизнью. Бог не может быть настолько жестоким, чтобы заставлять его терпеть такие страдания.
Внезапно Хейдону пришло в голову, что он уже мертв и это и есть тот самый ад на который его осудили.
Крик замер в горле.
— Тише, — послышался мягкий женский голос, — Все будет хорошо.
Холодная влажная тряпка скользнула по его лицу, гася языки пламени, остужая мучительный жар. Прохладная жидкость серебристыми ручейками текла по коже, попадая в рот через полуоткрытые пересохшие губы. Послышался плеск воды в тазу, и влажная прохлада вновь медленно заскользила по его изувеченному телу. Огонь, пылающий внутри, начал постепенно угасать, озноб исчезал, дыхание становилось ровным…
Быть может, он все-таки не мертв.
Хейдон погрузился в дремоту, смутно ощущая прикосновения влажной ткани к груди и животу. Прикосновения были такими осторожными, словно ему боялись причинить боль. Тело ощущало благословенную прохладу. Движения чьей-то руки, несущей ему такое облегчение, были легкими, убаюкивающими. Хейдон не мог себе представить, кто счел его достойным подобной заботы. Воздух наполняли звуки музыки, хрупкие и приглушенные, словно не предназначенные для его ушей. Он заставлял себя лежать неподвижно, пытался даже не дышать, чтобы слышать чарующее пение, плывущее в воздухе, обволакивающее его бесплотными объятиями…
Время тянулось медленно. Хейдон проснулся. Воздух был свеж, чуть пахло горящими дровами. Где-то рядом потрескивал огонь. Матрац был мягким, простыни — чистыми. Легкое тиканье часов вносило успокоение, словно напоминая о порядке, разуме и логике. Хейдон глубоко вздохнул, наслаждаясь ощущением покоя. Он не знал, где находится и как попал сюда, но это точно не грязная тюремная камера, где над ним дамокловым мечом нависала смерть.
С усилием Хейдон открыл глаза. В комнате было темно. Только абрикосового цвета отблески огня в камине падали на покрытый ковром пол и скомканный плед на кровати, на белую ночную рубашку и кремовую кожу мисс Макфейл, которая крепко спала в стоящем рядом кресле.
Женевьева свернулась калачиком, поджав под себя ноги и подложив руку под голову в качестве подушки. Шелковые пряди волос золотисто-кораллового оттенка падали на белоснежную ткань рубашки. Рукава были закатаны до локтей. Бросив взгляд на фарфоровый таз и лежащую на столе мокрую тряпку, Хейдон понял, что это Женевьева ухаживала за ним. На лбу девушки четко обозначились морщины, а на нежной коже под бахромой ресниц темнели круги. Усталость погрузила Женевьеву в сон, слишком глубокий, чтобы его могли потревожить прохладный ветерок, проникающий через приоткрытое окно, неудобная поза или пристальный взгляд ее пациента. Хейдон наблюдал, как медленно поднимается и опускается ее округлая грудь, как время от времени между бровями появляется едва заметная морщинка. Что ей снится?
Хейдон не помнил, чтобы какая-нибудь женщина так о нем заботилась. Он не привык чувствовать себя беспомощным — особенно в присутствии едва знакомой девушки. Зверское избиение две недели назад, болезнь, накинувшаяся на него в тюрьме, и, наконец, жестокие удары надзирателя Симса превратили его чуть ли не в инвалида. Хейдон понятия не имел, каким образом он очутился в этом доме. Он помнил только Джека, который вел его к прекрасной мисс Макфейл. А вокруг нее стояли и забавно размахивали руками ангелочки.
Очевидно, почувствовав, что за ней наблюдают, Женевьева пошевелилась и открыла большие карие глаза, в которых не было ни подозрения, ни страха. Она смотрела на Хейдона, словно пытаясь вспомнить, почему этот изувеченный полуобнаженный мужчина лежит на ее кровати.
Внезапно девушка выпрямилась и стала искать какую-нибудь одежду. Несомненно, она все вспомнила.
— Добрый вечер, — прохрипел Хейдон; горло его совершенно пересохло и болело.
Женевьева схватила шерстяную шаль, упавшую на пол, и быстро завернулась в нее, прикрыв плечи и грудь. Сколько времени он ее разглядывал? И как она только могла заснуть? Господи, волосы распущены, ноги босые, да еще рядом незнакомый полуголый мужчина. Он, конечно, и пальцем не способен пошевелить, но стыд-то какой! Взяв со столика кувшин, Женевьева налила воды в стакан, стараясь за эти несколько секунд взять себя в руки.
— Вот, — сказала она, одной рукой придерживая шаль, а другой поднося стакан к губам Хейдона. — Попробуйте сделать хоть один глоток.
Хейдон сделал глоток, потом еще и осушил стакан целиком. Вода приятно охлаждала рот и горло. Хотя он привык к изысканным винам, но не мог припомнить такого вкусного питья.
— Благодарю вас.
Женевьева поставила стакан на столик и поправила шаль.
— Как вы себя чувствуете?
— Лучше.
Она посмотрела на поднос, который Юнис принесла несколько часов тому назад.
— Хотите немного бульона? Он уже остыл, но я могу спуститься и подогреть его…
— Я не голоден.
Женевьева молча кивнула, не зная, что говорить и делать дальше.