Последнее замечание прозвучало так простодушно, что девочка тут же покраснела: говорить о себе с потенциальными клиентами – вопиющий непрофессионализм. Васьвась мягко ей улыбнулась. Она тоже, если честно, предпочитала дождь.
– Люди часто называют самым счастливым днем появление ребенка на свет, но, судя по всему, никто не готов переживать роды снова и снова, – заметила Васьвась, оглядывая стеллажи.
– Да уж, – рассмеялась девочка. – Одна пара тут недавно чуть ли не поссорилась по этому поводу. Парам в принципе сложно. Люди помнят одни и те же события по-разному. Мы можем вместе находиться в совершенно пустой комнате всего пять минут, но после расскажем о ней непохожие истории. Вы запомните одни детали, я – другие. Поэтому наши гении сначала поработают с вашими воспоминаниями по отдельности, а потом станут их переплетать…
– Как косичку? – вставил Шалевский.
– Как сюжетные линии в кино, – улыбнулась девочка. – Пары вроде вас… Я имею в виду ваше поколение, часто останавливаются на дне свадьбы. Немного старомодно, но тем не менее. Сами знаете, свадьбы как феномен почти исчезли, а людям свойственно тосковать по традициям из прошлого. Но я искренне не рекомендую, – доверительно понизила голос девочка. – Клиенты выбирают раз за разом проживать торжество и только потом вспоминают расстройство желудка от нервов, натертые ноги, неловкий тост дяди Гены…
Им бы такое и в голову не пришло. Их свадьба точно не подходила под определение «самый счастливый день». Роспись на скорую руку в марте две тысячи двадцать второго, без свидетелей, как идеальное преступление, за закрытыми дверями кабинета районного загса, который показался Васьвась каким-то голым – только стол, стулья с мягкими спинками и шкаф для бумаг. «Хоть бы картину повесили, – думала Васьвась почему-то обиженно, – или цветочки». На ней были джинсы и футболка – белая, как положено. Васьвась всегда считала, что выходить замуж так – особый шик, но при других обстоятельствах у нее были бы и настоящее платье, и прическа, и макияж, и отретушированные фотографии, по которым специалисты потом воссоздавали ее послесмертие.
– Может, мой лучший день еще впереди? – спросил Шалевский.
– Что ж, устройте его и приходите к нам через годик, – улыбнулась девочка.
Когда они уже попрощались, Васьвась заметила на одном экране женщину. В отличие от других женщина не улыбалась. Глаза прикрыты, лицо сосредоточенно. Черное одеяние колыхалось от ее ломаных движений, а двигалась она все время, ни на миг не останавливаясь, как акула, – если замрет хоть на мгновение, пойдет камнем на дно. Женщина ступала по белому полотну, расстеленному на полу, танцуя какой-то странный угловатый танец. Ее ступни были вымазаны черной краской, они оставляли на холсте закрученные линии, пятна, прерывистые штрихи. Женщина нелепо вышагивала по кругу с негнущимися коленями, приседала, потом вытягивалась в полный рост, отставляла ногу и крутилась вокруг своей оси, взмахивала руками над головой, словно птица, пытающаяся взлететь, выворачивала ступни, и черные линии следовали за ее движениями.
– Что это? – спросила Васьвась, указывая на экран.
Вопрос застал девочку врасплох, но Шалевский переспросил: «А?» – и у той прибавилось времени, чтобы подумать над ответом. Все-таки не зря она сразу понравилась Васьвась – девочка решила ответить честно:
– Перформанс одной художницы… Двадцатые, если не ошибаюсь. У нас не было ничего, кроме пары записей не очень хорошего качества, которые зрители выложили в интернет. Но она пожелала выбрать именно этот день. Притом что в то утро она проживала совершенно обыкновенную жизнь, не самую радостную, если честно: омлет подгорел и сработала пожарная сигнализация, палец порезала, когда открывала консервную банку, видимо, глубоко, потому что кровищи было… Вон, видно лейкопластырь. Первый день месячных, самый болезненный. Но она согласилась на все, лишь бы переживать создание картины снова и снова. Для нее эта работа значила очень многое…
Васьвась потом отыскала коротенькую заметку в сети: художница посвятила перформанс военнопленным, которых выгоняли зимой босыми на улицу и, потешаясь, снимали на видео, как те пытаются согреться, с трудом сгибая окоченевшие ноги, и вытаптывают снег до черной земли. На белоснежном полотне возникал абстрактный рисунок, который художница превратила в искусство. После перформанса ее арестовали на пятнадцать суток.
На медицинском осмотре, сканировании мозга, на приеме у психиатра, во время ответов на миллионы вопросов, которые заняли не один сеанс, во время заполнения подробнейших анкет Васьвась думала только о художнице. Почти на автомате она вписала в опросник с предварительными датами другой день – свой день, – и так они с Шалевским попали к мальчику Манну.