– Колдун потому что, – прошипела женщина слева. – С лешаком якшается да с болотником!
– Все бы так якшались, не беднее меня ходили бы, – оборвал завистника Кулан. Видно, действительно богат был да крут.
– А травы болотные, за которыми купчины из самой Кресальной страны приезжают да золотом сыплют? Норма и Антеро и собирают! На что тын городим? – Это от западной стены выступил седой мужик в синетной рубахе.
– Ну, не токмо они…
– На что нам тын… – понеслись крики.
– Ну да, не токмо! – не сдавался мужик, и седина его благородно блестела в свете розоватых уже лучей, смотревших в окошко позади него. – Еще я с внуками – Ярри Сало, ежели не знает кто, – обратился он специально к Мирко, – да Златко Нежатич с сыном. Только супротив Суолайненов все мы дети малые. Все я сказал, – закончил сердитый Ярри.
– Хватит крика, – оборвал всех Кулан. – Бороды поотрастили, а блажите, ровно олухи. Теперь вот и до сути дошли.
Мирко заметил, как сжались пальцы отчима Хилки, как зажглись глаза у Нежданы, как отхлынула кровь от лица у самой Хилки. «Да, – призадумался парень. Пока обсуждали труды Антеро, он слушал с любопытством, но и только. То, что Антеро не был праздным человеком, это было понятно с самого начала их встречи. – Тут дело-то похлеще, чем Ахти представил. Ну, ему за любовью не видно. Права была Кюлликки: дома у Саволяйненов причина кроется. Придется ровно по болоту без тропы ступать. Слегу бы кто дал, что ли!»
– Вот она и суть, – невозмутимо и с прежним достоинством продолжал Мабидун-кузнец. – Как ушел Антеро – все по правде. Через день же Хилка, дочь Ристо, руки на себя наложить удумала. Поступок скверный, только вот на кого та скверна ляжет, о том мы и должны рассудить, – говорил староста.
Все затихли.
– Правда о чем говорит: ежели был у молодца с девицей сговор про свадьбу и родители о том ведают, свадьбе быть. Тем более если девица дитя под сердцем носит. Так? – На этот раз Кулан обращался уже не к Рейо, да и не к большакам, а к двоим, сидящим справа от него.
Один был бородатый, с длинными седыми волосами, схваченными налобной повязкой и в долгой рубахе со слабым поясом, к которому были привешены обереги. Вышивка на рубахе была проста, но выразительна: по подолу шел солнечный круг, а по вороту да рукавам – громовые знаки. Лицо у старика было благородное, чистое, а желтые, как спелая рожь, глаза светились умом и – что стало нечастым – верой.
Другой был тоже немолод и тоже беловолос, но не сед. До старости лет удалось ему сохранить сильные, густые волосы. «Вот, видать, колдовская сила!» – изумился Мирко. Колдун был одет в красную рубаху, отделанную полосками белой и черной тесьмы, и штаны, снизу отороченные мехом. На стальном поясе из пластин были изображены священные знаки, звери и птицы. На ногах были диковинные кожаные башмаки с загнутыми носами и онучи, переплетенные ремнями. Мирко присмотрел, нет ли на ремне того самого знака, что и на бусине. Но нет, не было. Грозен был колдун, но не сердит. Рубаха на вороте была сколота фибулой с громовым знаком. «Вот кто решающее слово скажет», – подумалось Мирко про обоих.
– Так, – отвечал кудесник. – Ежели девица сама согласна замуж идти.
– Так, – усмехнулся в бороду колдун, – ежели девица от того понесла, с кем сговаривалась. Хватит, Кулан, воду в ступе толочь. Девица вот сидит. Да взрослая, сама за себя ответит, коли надобно. Но я вижу, тут родовичи ей молвить не дадут. Ты не сердись, Кулан Мабидун, сын Коннахта, – смягчился колдун. – Все ты по правде делаешь, только половина, кто здесь сидит, уж измаялись. Так что сказывай, при чем тут Антеро, сын Йормы, а при чем Хилка, дочь Ристо. И при чем сам Ристо, сын Унтамо.
После слов колдуна поднялся недовольный ропот, особенно негодовали полешуки, считая, что колдун-хиитола забрал на сходе верх.
– Уймитесь! – стукнул своим посохом, на вершине которого был искусно вырезан орел, кудесник. – Не на торгу! Калеви Илмавич по совести рек, да и по правде то ж! Коли по-старому желаете, так и держите себя по-старому. А так…– Голос его сорвался. – А так неча! Говори, Кулан, Коннахтов сын, как мыслишь, а не как заведено, – довершил он твердо свою речь и сел на лавку.
– Так вот, – опять взял слово староста. – Пришел ко мне Ристо, сын Унтамо, и большак их, Хейки, сын Арво. С тем пришли, чтобы сход рассудил и порешил, обязан ли чем Антеро пред Хилкой, и, коли обязан, то чем возместить. А коли обязан, да еще колдовством нечистым воспользовался, то какую кару за то он понести должен.
– Что против Антеро Ристо сказывал? – задал вопрос кудесник – имя его так пока никто и не назвал, а Мирко не лишне было бы это узнать.
– Сказывал, что обещался Антеро Суолайнен, сын Йорма, на падщери его, Хилке, жениться. А в свидетельство тому приводит, что с весны прошлой не иначе как с Хилкой много времени он проводил, и на гуляньях, и наедине, и все это видели, и накануне, как уйти, дал клятву ей, что в жены возьмет. А еще говорил, что Хилка призналась, будто носит дитя от Антеро под сердцем. А после той беседы, наутро, посягнула она учинить над собою грех – в колодце утопиться. И еще говорил, что после того случая не в себе она, и потому на сходе ответствовать не должна, а только через него или мать, Неждану, дочь Стемида. И еще говорил, дабы не класть рознь между родами и миром дело решить, послали Саволяйнены с родичами своими, Виипуненами, Ахти вдогон. Чтобы заворотил Ахти своего друга миром или же свидетельство принес, что действовал Антеро, как колдун нечистый, дабы девицу совлечь. И коли так вышло, надо немедля его изловить и по правде судить. И еще говорил, что подтвердит и присягу принесет, что и вправду Антеро колдовством черным занимался, и еще людей позовет, которые за то поручатся. Так ли, Ристо, сын Унтамо? – закончил Кулан. От долгой и трудной речи на лбу у него выступил пот. Но говорить староста был искусен, и даже, бабка Горислава, кудесник и колдун слушали с почтением.
– Так, – раздалось в повисшей тишине.
– Тогда у тебя спросить хочу, Мудр Любавич, – обратился Кулан к кудеснику, – и тебя, Калеви, сын Илма, кого слушать первого станем?
– Ахти пусть говорит. А после гость, Мирко Вилкович, – отозвался старик.
– Ахти, сын Йорма, – произнес колдун. – За ним Мирко Вилкович из Мякищей. А после того Хилка, падщерь Ристо Саволяйнена. Не верю я, будто разум у ней замутнен. А чтоб спору не было, сход ее и послушает. Никогда Ристо лекарем не был, да и Хейки Саволяйнен тоже, чтобы судить, здрав человек или нет. Зачем на слово верить стану? Горислава Путятична про то поболее ведает. Так ли, Мудр Любавич?
– Согласен, – приговорил кудесник. Опять поднялся ропот.
– Да где же такое видано, чтобы слову родительскому не верить! Да разве в уме-то здравом в колодец бросаются?! – вступилась за Хилку мать. – Не дам!
– Разве по правде это, Кулан? – выкрикнул грозно Хейки Саволяйнен.
– По правде, – ответил Кулан, перекрывая шум. – А тебе, Хейки, туда заглядывать почаще надобно. Коли хотите, как прежде, то сами должны правду как свой дом знать, а я при том находиться. Ну а коли в доме своем жить не умеете, ждите, как те решат, кто знает!
– Ты, Неждана, не блажи! – утихомирила мать Хилки Горислава. – Я поболее тебя на свете живу, не то еще бывало. А дочь твоя здорова, я это и отселе вижу, бледна только не в меру. Иди-ка сюда, внучка, – обратилась большуха к девушке.
И Хилка, не проронившая до этого ни словечка, будто птица из клетки, подлетела к старухе, да так резво, что отчим, хотевший ее удержать, поймал пустоту.
– Куда? – только и сумел вымолвить он.
– Стой, негодная! – поднялась с лавки Неждана, да поздно было. – Не смей супротив родителей! Ишь, к колдунье этой старой…
– А хоть и к колдунье, а все тебя поласковей, – не спустила бабка.
– Ты, Неждана, словами-то не бросайся, – остановил ее Кулан. – Колдун здесь один – Калеви, сын Илмо. А понеже ты Гориславу Путятичну в прокудстве винишь, то мы и это по правде судить вправе. Каково? Будем рядиться? А коли не будем, то сядь. Ничего худого на сходе с твоей дочкой не учинят. Что до здравия ее, то своим чередом решим и постановим. Или не слышала? – Кулан перевел дух и утер пот. – А ты, Хейки, за родичами своими приглядывай. На сходе не голосить должно, но чинно говорить и уважительно. Что до тебя, Хилка, – обратился он прямо к девушке, – то свое решение как староста принимаю: покуда сход не определил, в здравии ты, нет ли, будешь считаться, как в здравии. А потому садись там, где пожелаешь. Здесь тебя никто ни пальцем, ни словом не заденет.