— Ну, это не оттого, что деньгами я сорить привыкъ, а отъ несообразительности, улыбнулся Петръ Ивановичъ.
— А простыню вчера тоже, поди, отъ несообразительности сожгли папиросой? спросила Софья.
— А это отъ неосторожности, съ комической внушительностью пояснилъ Петръ Ивановичъ. — А ужь вы-то, я думаю, бранили меня, бранили, когда вамъ объ этомъ доложили?
— Бранила, бранила и еще бранить буду! сказала Софья.
Она опустила свое шитье и сложила на колѣняхъ руки.
Петръ Ивановичъ сидѣлъ противъ нея, облокотившись руками въ колѣни и опустивъ на ладони подбородокъ. Оба они смотрѣли другъ на друга вполнѣ дружески и говорили совершенно спокойно.
— Отчего-же вы прожгли простыню-то? спросила Софья.
— Папиросу курилъ въ постели и задремалъ съ нею, отвѣтилъ точно на допросѣ Петръ Ивановичъ.
— А пепельницы развѣ нѣтъ въ комнатѣ? допрашивала Софья.
— Въ комнатѣ есть, а на постели не было, такъ-же пояснилъ онъ.
— А взять нельзя было? продолжала допрашивать она. — Развѣ это порядокъ? Лѣнь сдѣлать все, какъ слѣдуетъ, вотъ вещи и портите!
— Ужь очень вамъ жаль этой простыни? проговорилъ Петръ Ивановичъ съ улыбкой.
— Не простыни жаль, а васъ жаль! сказала Софья. — Вѣдь если вы всю жизнь такъ жить будете, такъ весь вѣкъ только и будете добро даромъ изводить. Польза-то отъ этого кому? Купцамъ развѣ благодѣтельствовать хотите: я, молъ, добро изводить буду, а они пусть, молъ, больше продаютъ. Такъ этакъ-то вонъ у насъ одинъ сынъ откупщика прямо бумажки жегъ: возьметъ это деньги, свернетъ въ трубочку да папиросы и закуриваетъ. Хорошо? И капиталы у васъ, что-ли, наслѣдственные есть, что сегодня сорочку отмызгать въ тряпки можете, завтра простыню папиросами сжечь, тамъ галстухъ на полу гдѣ-нибудь вывалять, какъ тряпку, а потомъ на шею одѣть…
Петръ Ивановичъ расхохотался звонкимъ молодымъ смѣхомъ.
— И галстуха не забыли? воскликнулъ онъ. — Всѣ грѣхи припомнили.
— Да какъ-же не припомнить! сказала Софья. — Намедни прихожу къ вамъ, а вы мечетесь по комнатѣ. «Что, говорю, стряслось?» «Галстухъ, отвѣчаете, проклятый, затерялся, полчаса не могу найдти!» Стала искать, а онъ подъ кроватью валяется. Нашли для него мѣсто!
— Грѣхи, грѣхи все, Софья Ивановна! шутливо проговорилъ Петръ Ивановичъ, едва сдерживая свой смѣхъ.
— Да грѣхи и есть! подтвердила она серьезно. — Не пріучили васъ съ дѣтства-то къ акуратности, къ опрятности да къ порядку, вотъ вы и вышли лодыремъ. Ей Богу! Вѣдь вотъ будете своимъ домомъ жить, женитесь, такъ жена да прислуга наплачутся съ вами. Хуже чѣмъ за самыми важными господами ходить за вами придется.
— Ну, ужь будто и такъ! смѣялся Петръ Ивановичъ.
— Да это вѣрно! утвердительно сказала Софья. — Или ходи да прибирай за вами, или въ грязи потонете да оборванцемъ ходить будете. И какъ это вамъ самимъ не надоѣстъ каждый день то то, то другое искать: сегодня карандашъ завалился куда-то, завтра книгу чуть не въ грязномъ бѣльѣ искать будете; а тамъ, глядишь, въ стаканъ воды нальете, а въ немъ пепелъ да окурки отъ папиросъ валяются…
— Совсѣмъ, значитъ, мужикъ неумытый? сказалъ Петръ Ивановичъ.
Софья вдругъ загорячилась.
— Ну, вы съ мужиками-то не ровняйтесь! проговорила она. — Это напрасно! Много ихъ есть такихъ-то неотесовъ, что хуже свиней живутъ, такъ за это ихъ хвалить нечего да и говорить то, судя по нимъ, нельзя, что весь народъ такъ живетъ. Вы вонъ посмотрите, какъ многіе малороссы живутъ — любо-дорого: и чистота, и порядокъ, и хатка, какъ игрушечка, бѣлая. Тоже вонъ къ молоканамъ загляните: и чистоплотный, и степенный народъ. А то-же вѣдь мужики, чай, не изъ князей вышли, не за мамушками и нянюшками росли. Да вонъ у меня сестра и по сю пору здѣсь живетъ, за мужикомъ замужемъ, а взгляните, какъ въ избѣ-то у нея все ведется, какъ дѣти ходятъ — у просвирни, когда просфоры печетъ, поди, чистоты меньше… Нѣтъ, вы поприглядитесь да поприслушайтесь, такъ и не станете хвастать, что на мужика своимъ разгильдяйствомъ похожи: мужикъ мужику рознь, а на самаго лядащаго изъ нихъ походить тоже небольшая честь.
Петръ Ивановичъ молча слушалъ ее и любовался оживленіемъ симпатичной ему женщины. Онъ уже узналъ, что Софья, какъ это ни казалось странно, всегда волновалась и горячилась, какъ только заходила рѣчь о важныхъ господахъ или о простомъ народѣ: обидѣть въ разговорѣ важныхъ баръ или простыхъ мужиковъ значило вызвать цѣлую бурю со стороны этой старой служанки.
— Нѣтъ, все это оттого, что домовитости въ васъ нѣтъ, спустя минуту, продолжала Софья, — въ семьѣ вы, видно, не жили, горя съ ней не испытали…