После завтрака Синицын приказал ему спрятаться в закутке и не мешать, начинался прием больных. Таковых было довольно много. Сперва пришел знакомый электромеханик из первой эскадрильи. Он, накануне, проткнул руку отверткой, рана загноилась и рука распухла. Виктор стал свидетелем небольшой операции, он удивился как ловко и быстро врач почистил, обработал и забинтовал рану. Прошел едва ли десяток минут, как он уже принимал следующего пациента - мастера по приборам из второй эскадрильи. Тот бы был ранен пять дней назад, при бомбежке аэродрома и теперь ходил на ежедневные перевязки. Еще было четверо, но они были с простудными заболеваниями, этих он напичкал порошками и быстро отпустил.
Потом Виктор поставил на печку чайник, выпросил у Екатерины Павловны большую, деревянную бадью и приступил к стирке. Комбинезон, намокнув, превратился в нечто малоподъемное, и мылся плохо, однако через час мучений, даже кровь перестала выделяться на коже костюма. Повесив одежду сушится, Виктор походил по комнате. Энергия переполняла его тело, хотелось чего ни будь этакое совершить. Он прибрался и вымыл полы в их комнате, починил сломанную лавку в комнате хозяйки, набрал воды и, не найдя никакого вектора для приложения усилий, принялся отжиматься от пола. За этим занятием его и застал вернувшийся Синицын.
- Охренеть! Саблин! Немедленно прекрати! Ты что творишь, елки-палки? Последние мозги отбил?
- Не знаю, товарищ военврач. Как будто нашло что то, прям невтерпеж стало. - Виктору стало стыдно, переполнявшая энергия кончилась, руки подрагивали от напряжения, в голове зашумело.
- Вот дурной физкультурник! Ты понимаешь вообще что творишь? Ты загнутся можешь, идиотина! К черту! Завтра же тебя выписываю! Дубина!
Напевая песни, которые здесь услышат еще не скоро, Виктор шел на аэродром. Шлось легко, легкий морозец не мешал. Дорога была хорошо укатана, солнце ярко светило, снег искрился, так отчего бы не спеть. Доктор выписал его сегодня утром. После вчерашнего, он был сильно зол на Виктора, поэтому, быстренько осмотрев его утром, выдал:
- Хватит морочить мне голову. Ты здоров как бык! На тебе землю можно пахать. Так что иди, летай. Чтоб я тебя больше здесь не видел.
И Виктор ушел, а что еще оставалось делать. Комбинезон, аккуратно зашитый Екатериной Павловной накануне, давно просох, так что ничего его не задерживало. Весь летный состав полка и все начальство были на аэродроме, так что он немного побродив по деревне и отобедав в столовой, зашел в летное общежитие, где жили летчики их эскадрильи. В прихожей, за столом, ткнув в голову в ушанку, спал дневальный, тот самый солдат, который открывал ему дверь несколько ночей назад. Услышав скрип двери, дневальный испуганно вскинулся, но увидев Виктора успокоился. На щеке у него краснел отпечаток шапки. Виктор молча миновал солдата и зашел в комнату летчиков. В этой тесной комнате помещался весь оставшийся состав их эскадрильи. Жили тесно, двухъярусные нары в количестве трех штук занимали большую часть помещения, оставляя место для стола, лавки, пары тумбочек и узких проходов между ними. Его место, на верхней полку у дальней от окна стене белело струганными досками, скатанный соломенный матрас с тощей подушкой лежали в изголовье. Надо бы сходить к старшине и получить постельное белье, но Виктору было лень. Он открыл тумбочку и принялся изучать разложенные на полке свои вещи. Все осталось в сохранности и в том самом виде, что и пять дней назад. Записная книжка, пара карандашей и школьная тетрадь для писем. Тетрадь заметно прохудилась, хотя Виктор за все время не написал ни одного письма, видимо постарался Шишкин, тот писал много. Основное место среди его вещей занимал главный предмет его гордости - темно синие командирские бриджи. Он купил их по случаю, еще до войны, учась в летной школе, отдав последние деньги. С тех пор прошел почти год, такие бриджи отменили, летчикам не выдавали, да и сержантам были они не положены. Но Виктор все равно хранил их, надеясь когда ни будь пощеголять. Сунув в тумбочку завернутое в полотенце мыльно-рыльное, он собрался было идти, но тут взгляд его упал на лежащую, на койке Петрова гитару. Гитара эта осталась в наследство от штурмана полка - Королькова. Тот неплохо играл и часто пел под нее вечерами, развлекая летчиков. После его гибели, гитару взял себя Петров, пытаясь научиться, впрочем без особого успеха. Виктора осенила идея - вот он верный способ прославиться. Достаточно вспомнить побольше песен будущего, того же, к примеру, Высоцкого, подобрать аккорды и дело сделано. В той жизни, что осталась в будущем, он немного умел бренчать на таком инструменте, так что особых проблем быть не должно.
Гитара оказалась семиструнной, но Виктора это не смутило. Однако дальше началось сплошное разочарование. Он не мог взять даже простейший ля-минор, не говоря уже о баре, пальцы не слушались совершенно. Виктор перебирал пальцами и так и сяк, но ничего не выходило. “Моторика у тела другая, - наконец догадался он, - Саблин то гитару в руках не держал никогда, а я в его теле”. Решив, что моторика дело поправимое и со временем появится сама, он продолжил терзать гитару, решив ее для начала настроить. Но и тут его ждало разочарование. Звуки казались совершенно одинаковыми, струны вроде как звучали в унисон, но выдавали какую-то какофонию. Он сидел почти час извлекаю из инструмента хриплые дребезжащие звуки и в итоге плюнул. Если разучить аккорды и научиться ловко перебирать пальцами еще было возможно, то чем заменить отсутствие музыкального слуха? Расстроенный, он бросил гитару обратно на койку, та обижено загудела. Вариант прославится, распевая чужие песни, накрылся медным тазом. Еще можно было попробовать стать поэтом. Навспоминать кучу стихов и песен из будущего, и выдавать их за свои. Однако такая слава Виктора как-то не прельщала. Посидев еще немного и обдумав свое положение, он решительно направился на аэродром. Благо идти было недалеко.
Аэродром был небольшой. Весь в снегу, он представлял собой укатанную полосу на краю бывшего колхозного поля, с двумя самолетными стоянками и наспех сооруженными капонирами. Каждая эскадрилья базировалась на своей, поэтому стоянки так и назывались: первая и вторая. Сейчас аэродром был пуст, все самолеты были на задании и эта, притрушенная серым снегом пустота, действовала на Виктора угнетающе.
У входа в КП он неожиданно встретился с командиром полка, подполковником Мартыновым. Командира в полку не любили. Этот, некогда храбрый летчик, герой войны в Испании, сбивший там шестерых фашистов и заслуживший орден Красного Знамени, сейчас потихоньку спивался. В дела полка он вникал слабо, поверхностно, переложив почти всю работу на комиссара и командиров эскадрилий. Периодически его дрючили из дивизии, он на некоторое время бросал пить и имитировал деятельность. Как правило, это ни к чему хорошему не приводило и, к счастью для полка, длилось недолго. Летал он очень мало, видимо полагая, что он свое уже отвоевал, пусть теперь воюют другие, МиГа же откровенно побаивался, предпочитая изредка совершать вылеты на ‘утенке’ - УТ-1.
- Здравия желаю, товарищ полковник, сержант Саблин, прибыл после лечения, готов к полетам!
- А! Саблин! Быстро ты… быстро… Здоров значит. А что доктор говорит?
- Так точно, здоров. Доктор говорит, что пахать можно!
- Это хорошо… хорошо. Ну, иди в эскадрилью… Хотя … Отставить! Погоди ка… погоди. - Мартынов задумался. - Там, на стоянке, стоит восемнадцатый МиГ, видишь? Вот давай, бери его… сделай пару кругов над аэродромом и садись. Потом взлетай снова и пилотаж, пилотаж выполни. Десять минут тебе на пилотаж, не больше. Замысел ясен? Ну, давай… выполняй…
До стоянки Виктор шел как на Голгофу, едва переставляя ноги. К чему торопиться на собственные похороны? При мысли, что ему сейчас придется лететь, бросало то в жар, то в холод. Он понимал, что вроде бы летал и раньше, что тело должно помнить навыки и в принципе, он знает, как лететь… но все равно было не по себе, страшновато … “Блин, черт меня сегодня на аэродром понес. Отлетал бы завтра, с кем ни будь на спарке, а потом можно и на МиГе пробовать - думал он”.