Мальчишки-газетчики тоже что-то выкрикивали, но что именно — трудно было разобрать сквозь стук подков. Одноногий калека продавал спички.
Уличные картинки были знакомы Монку, но названий улиц он решительно не мог вспомнить.
Тоттнем-Корт-роуд. Весьма оживленное место: экипажи, телеги; женщины в широких юбках перешагивают через забитую мусором сточную канаву; хохочут два подгулявших солдата в красных мундирах; рядом — цветочница и две прачки.
Кеб свернул на Графтон-стрит и остановился.
— Приехали, сэр. Дом двадцать семь.
— Благодарю вас.
Монк неуклюже выбрался из кеба. Он был еще слишком слаб — даже такое легкое усилие далось ему с трудом. Он не знал, сколько следует заплатить кучеру, поэтому протянул ему на ладони флорин, два шестипенсовика, пенни и полпенни.
Кучер поколебался, затем выбрал шестипенсовик и полпенни, приподнял шляпу и, хлестнув вожжами по крупу лошади, уехал, оставив Монка на мостовой. А тот еще долго не мог ни на что решиться, объятый самым настоящим страхом. Он не имел ни малейшего представления о том, что или кто ожидает его за дверью этого дома.
Мимо прошли двое мужчин, поглядели удивленно. Должно быть, решили, что он заблудился. Положение было глупым. Кто выйдет открывать на его стук? Если он здесь жил, его должны все знать. Да, но насколько близко? С кем он сейчас столкнется: с другом или просто с хозяином дома? Забавно, но Монк даже не знал, есть ли у него семья!
Впрочем, в этом случае близкие непременно навестили бы его в больнице, выяснив у того же Ранкорна, где сейчас находится их родственник. Или Монк был из тех людей, которые не способны вызвать любовь и довольствуются учтивостью сослуживцев? Ранкорн тоже, вероятно, приходил к нему исключительно по долгу службы. А сам Монк — был ли он хорошим полицейским, мастером своего дела? Стоп. Что за нелепая патетика!
Он заставил себя встряхнуться. Какое ребячество! Если бы у него была семья: жена, или брат, или сестра — Ранкорн сообщил бы ему об этом. Теперь Монку предстояло расследовать собственную жизнь; ну что ж, на то он и сыщик. Он изучит каждый кусочек своего прошлого и узнает о себе все.
А начнет он с того, что постучит сейчас в эту потемневшую от времени коричневую дверь.
Он поднял руку и резко постучал. Прошло несколько отчаянно долгих минут, после чего дверь отворилась. Открыла ему полная женщина средних лет в переднике. Густые и чистые волосы небрежно уложены на затылке, лицо — приветливое.
— Ну и дела! — воскликнула она. — Храни господь мою душеньку, никак мистер Монк вернулся? А я, главное, вот только сегодня утречком говорила мистеру Уорли: если не объявится — значит, надо сдавать комнаты. Неприятно, конечно, но жить-то надо. Да еще мистер Ранкорн рассказал, что с вами такое несчастье, что вы весь побились, слегли в больницу… — Здесь она взялась рукой за голову. — Боже упаси там оказаться! Вы первый человек, который вернулся оттуда своим ходом. Сказать по правде, я со дня на день ждала посыльного с запиской, что вы померли. — Она сочувственно его осмотрела. — Вы ужасно выглядите. Входите, я вас хоть накормлю как следует. Вы ж наверняка умираете с голоду! Готова поклясться, что в последний раз вы прилично ели здесь. И верно, холодно там было, особенно в последние дни. — Она повернулась, шурша бесчисленными юбками, и провела его в дом.
Коридором, стены которого были обшиты панелями и увешаны сентиментальными картинками, они прошли к лестнице и, поднявшись по ступеням, оказались на просторной площадке. Хозяйка сняла с пояса связку ключей и отомкнула одну из дверей.
— Свой ключ вы, верно, потеряли, иначе бы не стучали на крыльце, так ведь?
— Мой ключ? — спросил он, входя, и лишь потом сообразил, что вопрос выдает его с головой.
— Боже милосердный, конечно, ваш, чей же еще! — удивилась она. — Уж не думаете ли вы, что я днем и ночью бегаю вверх-вниз по лестнице, впуская и выпуская жильцов! Добрые христиане еще и спать должны иногда. Вы-то сами, прости господи, живете как язычник. Не иначе — потому, что охотитесь за теми, кто еще хуже язычников. — Она снова оглядела Монка. — Нет, вы все-таки еще больны. Верно, расшиблись ужасно. Посидите пока у себя, а я принесу вам поесть. — Она одернула фартук и фыркнула. — В больнице ведь за вами никто и не присматривал. По-моему, там половина народу мрет не от хвори, а от голода.