Боб сразу перешел к делу:
— Тебе все еще далеко до репортера, но у тебя есть способность добираться до сути вещей. Думаю, ты слышала, что Сьюзетт уходит в конце месяца… — Речь шла о шестидесятивосьмилетней обозревательнице Сьюзетт Пигот, которая много лет в «Кларионе» вела колонку советов «Говорит Сьюзи». — Я думал взять кого-нибудь из агентства печати, но почему бы тебе не попробовать?
Анна, запинаясь, дала согласие и отправилась на свое рабочее место. Через час она просматривала гору писем, доставшихся ей от Сьюзетт. Первым ее внимание привлекло письмо от женщины по имени Таня, которой не давала покоя мысль о том, отправить своего пожилого отца в дом для престарелых или нет. В ответ Анна написала, что чувство вины в этом случае было естественным, но оно могло лишь сбить с толку и привести к тому, что Таня примет неправильное решение. Анна посоветовала Тане встретиться с консультантом и перечислила несколько организаций, с которыми она сталкивалась, когда сама оказалась в такой ситуации.
Она обнаружила, что ее новая работа не слишком сильно отличалась от того, что она делала, когда отвечала на вопросы поклонников Моники. Боб настоял на том, чтобы Анна отвечала под псевдонимом, и она поступила именно так, потому что ее скандальная репутация могла оттолкнуть читателей. Некоторые письма необходимо было тщательно изучить и обдумать; другие не отличались здравым смыслом, как, например, письмо от женщины, жаловавшейся на соседку, у которой была привычка являться без приглашения и часто при этом оставаться на час или больше. Дебютом колонки «О чем задумались?» стал совет Анны для Сытой по Горло.
Дорогая Сытая по Горло!
Когда ваша соседка в следующий раз зайдет без приглашения, поприветствуйте ее словами: «Как нельзя кстати! Я как раз собиралась сделать пятиминутный перерыв на кофе». Таким образом она будет знать, что вы отводите ей определенный лимит времени. А если она не поймет намека, просто выгоните ее. Раз она такая толстокожая, то вряд ли почувствует обиду.
Пэнни.
Но как бы Анна ни любила свою работу, по вечерам ей все так же приходилось возвращаться в пустой дом. Разница была лишь в том, что она больше не позволяла себе погружаться в депрессию. Анна нашла другого психоаналитика, который ей понравился, — деловую пожилую женщину по имени Корин, напоминавшую Анне Ронду. Именно Корин направила Анну в ВДА — объединение взрослых детей алкоголиков. Анна посещала эти встречи раз в неделю и пришла к глубокому пониманию того, что побудило Монику вести себя подобным образом. Она также все четче и четче видела роль, которую сама осознанно во всем этом сыграла. Надеясь, что и Лиз это принесет пользу, Анна убеждала сестру присоединиться к ней, но Лиз отказалась, заявив, что она больше не испытывает желания ездить туда-сюда после той незабываемой поездки в ад.
Анна ее не осуждала. Граница между исследованием прошлого и погружением в него была очень хрупкой и подтверждением тому являлись мысли о Марке, которые преследовали ее до сих пор. Единственное лекарство, которое помогало Анне облегчить страдания, это не давать мыслям о Марке застать себя врасплох. По приглашению Сэм она стала членом комиссии музыкального фестиваля и согласилась проводить экскурсии по историческим местам во время рождественской недели открытых дверей. На прошлых выходных она побывала на ежегодной выставке орхидей клуба садоводов, а на позапрошлой неделе ездила с Лиз в «Биг Сюр», где они пообедали раками и хорошенько выпили перед тем, как отправиться спать, хихикая до икоты.
Самым большим удовольствием для Анны было нянчиться с Эсперанцей (которую называли Эсси) в тех редких случаях, когда все в доме были заняты другими делами. Эсси смеялась чаще, чем плакала, и так крепко спала, что разбудить ее могло только землетрясение. Анна не сомневалась, что на предстоящей вечеринке, назначенной на следующую неделю после того как закончатся занятия в школе, Эсперанца будет царицей бала. Единственной проблемой было то, что девочка пробуждала в Анне материнский инстинкт. Глядя на Эсперанцу, Анна думала о детях, которые могли быть у них с Марком. Она знала, что должна благодарить Бога за то, что у нее есть, но это не избавляло ее от ощущения, будто ее чего-то лишили. Но не было ли это следствием установки, внушенной ей с младых ногтей о том, что ни одна женщина не может чувствовать себя полноценной без мужа и детей? (Хотя, видит Бог, родители Анны уж точно не были образцом счастливой семьи.) Почему ей недостаточно того, что она наконец-то узнала, чего хочет от жизни? Проблема заключалась в том, что у одиночества Анны было лицо — лицо Марка. Ночью, едва закрыв глаза, она видела его. Легкий ветерок, развевающий ей волосы, напоминал о его ласке. Даже любимая кофейная чашка Марка вызывала боль в сердце Анны каждый раз, когда она открывала кухонный шкаф и видела ее.