— А как звали того развратника? — полюбопытствовала Василиса.
Не знаю, Лавр при мне не называл его по имени, а обращался к нему «Мессир», а тот к Лавру — «Неофит». И все у них говорилось вроде бы в шутку, со смехом, но это был злой смех. Наконец Матвея Кузьмича возмутило каждодневное пьянство и безобразие, в которое «Мессир» втягивав его сына, и старик выгнал их обоих из дому. При этом сказал Лавру, чтоб не возвращался, пока не исправится и не покается. И тут наглецы заявили, что они и сами уже собирались уезжать из деревни, где им скучно и нечем заняться. Но перед их отъездом я случайно подслушал, как «Мессир» говорил «Неофиту»: «Твой старик уже плох; скоро унаследуешь его имение, продашь, и тогда мы с тобой уедем в те края, где кипит настоящая жизнь». Я не стал рассказывать о подслушанном разговоре Гридину, чтобы лишний раз не огорчать его, но про себя возмутился и понял, как мало надежды на исправление Лавра.
После их отъезда Матвей Кузьмич совсем слег, разболелся. Я ухаживал за ним, а в помощники мне все время набивалась Рыжуха. Так и лезла к нам с хозяином: то принести, то вынести, то подать, то убрать. Я почему-то стал бояться, что она может подсыпать старику какое-нибудь зелье, и все время отгонял ее от барской спальни. Но она, сукина дочь, все-таки успела мне навредить. Нет, барина она не травила, но подслушивала наши разговоры, и позднее это обернулось для меня большим злом. А перед смертью Матвей Кузьмич сказал мне: «Карту храни у себя, Егор, и не говори о ней Лавру, пока он дружит с тем шулером. Нельзя допустить, чтобы золото моих предков досталось злодею».
Когда Лавр приехал на похороны отца, то мне показалось, что он искренне горюет, даже слезы у него на глазах выступили. Ну, я подумал, что, может, даст Бог, молодой барин исправится, и тогда я с облегчением открою ему тайну клада. Но Лаврушка и двух недель в деревне не прожил, как пришло ему письмо из города, и он тут же собрался и уехал, а перед тем выгреб все деньги и ценности, какие мог найти в родительском доме. Мне он ничего не успел объяснить, и я ждал в деревне его возвращения. И вдруг месяца через полтора пришло такое известие: молодой Гридин напился, поехал к цыганам и погиб в пьяной драке. А перед этим успел отписать наследство своему «другу». И скоро этот самый «друг» приехал в гридинское поместье и заявил, что будет его продавать. А после того как пошептался с Рыжухой, нашел меня и стал допрашивать: что это, дескать, за карта такая, на которой обозначено гридинское золото, и почему ты мне ее не отдашь, если я законный наследник всего их имения? Услышав такое, я заявил: «Не знаю, что эта дура Рыжуха наплела, она вечно все путает. Мы со стариком если и говорили о карте, так только о военной, мы ведь с ним оба воевали». Тогда злодей понял, что на испуг меня не взять, и решил выведать хитростью. Усадил меня за стол, стал водки наливать и допытываться: кто ты таков, Егор, откуда родом, есть ли у тебя дом, семья? Но я ведь тоже не прост: наговорил ему, будто у меня есть родственники в Твери, где я недавно купил дом и собираюсь там жениться. Я только делал вид, что пью, а он по-настоящему напился и скоро заснул. Тогда я тихонько прошел в свою комнату, собрал вещи и прямо ночью, не дожидаясь утра, уехал из имения. Расчет у меня был на то, что гридинской дворне неизвестно, где мой дом, и никто не подскажет злодею, где меня искать. Хотя, конечно, та же Рыжуха могла слышать, что я живу в Москве, но ведь она не знала, на какой улице, в каком доме. А я запутал следы, сказав, что собираюсь поселиться в Твери. Вот такая история. Так и случилось, что я невольно стал наследником клада.