Акмарал перевела родственнику ответ пленного:
— Он говорит, надо пустить кровь. Говорит, что восточные табипы должны уметь это делать искусно.
Эемурат опять покачал головой.
— Надо же, иностранец, а чего только не знает. Спрашивается, откуда ты знаешь, что надо пускать кровь!.. Выпустив кровь… А что, если, поправляя бровь, мы выколем глаз? А если он ослепнет, как я потом буду отвечать за него? Как мне за кровь его ответ держать? За такими могут ведь и на пушках приехать. Кто будет отвечать? Конечно, я. Или же Мамед кака.
Ответ Эемурата разозлил пленного, это было видно по его лицу еще до того, как он открыл рот.
— Персы говорят: овца думает о жизни, мясник — о сале…
— Это и туркмены говорят, но я-то что могу поделать? — Эемурат дал понять, что ему тоже не понравилось замечание пленного. — Ты скажи ему, Акмарал, что он не овца, а Эемурат гонур не мясник.
Глядя на Эемурата, Блоквил что-то со злостью сказал.
— Чем он так возмущается? — нетерпеливо спросил Эемурат.
— Он говорит, если вы не найдете табипа и не пустите мою кровь, я сам себе перережу вены. Тогда уже и табип не поможет, поздно будет, говорит. Говорит, он лучше умрет, чем ослепнет.
— Вот видишь? А что я говорил! — Эемурат надолго погрузился в свои мысли. — Как бы мы в погоне за наживой беду не накликали на свою голову, Акмарал!
— Похоже, — неопределенно ответила Акмарал, боясь и на сторону пленного встать, и Эемурату не желая возражать. — Даже и не знаю, что сказать, Эемурат дэдэ. Но не всегда же человек умирает от кровопускания. Может, сделать, как он просит, чтобы потом не винил нас в своей слепоте.
Слова Акмарал вызвали решительность Эемурата.
— Если после кровопускания с ним что-то случится, не станет он нас обвинять в этом? Спроси его.
Блоквил ответил решительно:
— Я готов заранее дать вам расписку, что не стану делать этого.
— В таком случае хорошо, — Эемурат кивнул. — В ауле Гожук живет знахарка Бибиджемал табип. Поеду и привезу ее. Думаю, что к полудню вернусь…
Хотя война закончилась давно, с наступлением зимы вопрос о возвращении на постоянное место жительства был отложен до весны, и поэтому многие гонурлы не вернулись в свои дома. Двери кибиток и коровников без их обитателей заросли паутиной. Заброшенные дома, словно высохшие деревья, навевали на и без того невеселый аул еще большую тоску. И поэтому, появление в ауле хоть купца с мешком за спиной, хоть нищего с котомкой, для жителей Гонура, и особенно для ребятни, становилось настоящим праздником. На короткое время у них появлялась забава. Детишки помладше не стеснялись ходить вместе с нищим по домам и выпрашивать подаяние. Стоило купцу или нищему появиться в одном конце улицы, как на другом ее конце уже все об этом знали.
Так случилось и на этот раз. Эемурат еще не успел вернуться из Годжука, а в Гонуре все уже говорили о том, что пленного француза везут лекаря. И поэтому многие стали с интересом поглядывать в сторону дома Эемурата.
Несмотря на разгар зимы, с утра распогодилось, а к обеду и вовсе стало тепло. Хозяева дома постеснялись принимать всеми уважаемого табипа в сарае, и поэтому расстелили подстилки прямо во дворе. На них знахарка и должна была осмотреть больного.
Блоквил записал в свою тетрадь все выученные до сего времени туркменские слова и сравнивал их смысл с похожими словами фарси, французского и арабского языков. Он не встретил ни одного слова, смысл которого совпадал бы как в туркменском, так и во французском языках. Зато много общесмысловых слов было в туркменском и фарси, арабском языках. В своей тетрадке Блоквил записал туркменские слова “чаршак”(вилы) и “аташгир”(кочерга) и отметил, что по-персидски эти слова толкуются как “четырехрогий” и “хватать огонь”. Обилие употребляемых в обоих языках слов, а также хорошая память и упорство Блоквила помогали ему в понимании туркменской речи, хотя сам он и не мог говорить на этом языке. Ему было понятно, когда приходившие к дому Эемурата люди, словно сговорившись, спрашивали друг у друга “Ну что, табип не приезал?” или “Вы везете табипа для пленного?”. Получив ответ “Табип еще не приехал”, люди расходились.
Однако мужик с непропорционально маленьким для его огромного туловища и толстокожего лица, сплющенным, словно клякса, носиком, даже услышав, что табипа еще нет, не торопился уходить. Он воровато озирался по сторонам. Но больше всего его внимание привлекал сарай, в котором находился Блоквил.
После того как Блоквил прошел и сел на расстеленную на солнышке кошму, этот человек тайком заглянул внутрь сарая, потом посмотрел на уходящую на юг дорожку. Стараясь не показывать виду, он тем не менее и пленного внимательно разглядел.