Мне кажется, жене это удалось. После того разговора я долго не мог оправиться: начались боли во всем теле, шалило сердце.
Своей злобой и ненавистью она задела не только меня. Нашла способ сообщить моей матери, которая только что выписалась из больницы, о том, что мы живем отдельно и собираемся разводиться. Матери пришлось вызывать скорую помощь.
Через день она явилась забирать вещи, которые я несколько дней назад перевез от сестры. Поскольку в тещину квартиру наши вещи войти не могли, я после переезда из Брежнева приютил их у сестры, они создавали ей определенные неудобства, и она постоянно просила забрать их, что я и сделал, когда снял деревянный дом. Жена, не обращая на меня никакого внимания, ходила по дому и отбирала все наиболее ценное среди обломков нашей, увы, уже прошедшей жизни.
Не зря говорят в народе: чтобы узнать, с какой женщиной ты живешь, надо с ней развестись. В полной мере мудрость этого изречения я понял после расторжения брака.
После развода она продолжала добивать меня. Воспитателям в детском саду запретила выдавать мне детей, и те, вопреки логике и закону, послушались ее. К этой травле активно подключилась и теща, расписав моим девочкам, какой я негодяй и плохой отец. Детей они тоже не жалели.
Наконец, моя бывшая жена нанесла визит к прокурору района и наговорила про меня всяких гадостей. В прокуратуре обрадовались ее приходу. Еще бы! У них появился шанс держать меня в узде: компромат сам шел им в руки. Однако радость их была преждевременной.
Я уволился из прокуратуры. Наверное, они подумали, что я струсил. Нет, их я не боялся — я боялся себя. Я вновь почувствовал огромную усталость и бессмысленность жизни. Впервые это произошло со мной в Брежневе, когда я осознал обреченность своей борьбы с преступным миром: этот мир был повсюду, и я вынужден был отступить. Теперь я снова пережил полную опустошенность, словно все мои мысли и чувства, кроме тупой боли, кто-то насильно вытряхнул из меня. Да, осталась только боль. Эта невыносимая боль в сердце…
Этот инфаркт я перенес, дело идет на поправку. Врачи не устают повторять мне, что сердце не железное и его надо беречь. Я это и сам знаю. Вот только не знаю, как это сделать, ведь оно все равно живое, а все живое болит и изнашивается.
Неужели можно научить сердце не откликаться на то, что происходит вокруг?
И вот результат: мы все стали уродами, которые не замечают своего уродства. У нас не считается грехом издеваться над искренностью и страданием, а если мы и надеваем маски сочувствия, то под ними все те же лица смеющихся циников. Подумать только, благородство и смелость у нас называются безумием, а умение жить за счет других — высшим искусством.
Для чего жить в этом диком обществе, которое в своей жизни руководствуется не церковью, а моральным кодексом строителя коммунизма? Отсюда — результат колоссального невежества народа. Общечеловеческая мораль выброшена как буржуазная. Все рухнуло из-за тотальной лжи. Все, что происходит вокруг, это одна только декорация. Мировое лидерство в освоении космоса и одновременная нищета основной массы населения. Помню, когда я учился в школе, под звуки барабанов на линейке, мне, как самому бедному, вручали кирзовые сапоги и фуфайку. Классный руководитель говорила о заботе, проявляемой партией в отношении детей, и у меня на глаза наворачивались слезы, не от благодарности, а от стыда за свою нищету. Какое общество мы построили? Грандиозный эксперимент, задуманный над Россией, привел к гибели культуры народа и наверняка приведет к ее политической гибели. Страшное дело: большинство людей даже не мечтают о любви. Даже не мечтают! Отношения между мужчиной и женщиной строятся на основе практичности. Насколько слепо их самодовлеющее стремление к счастью. Повальное пьянство, воровство, разврат, высокий уровень самоубийств. И при этом — постоянная ложь самому себе, любимым, дома, на работе. Ради чего? Когда я сдавал в университете государственный экзамен по научному коммунизму и на вопрос, в чем же различие между социализмом и развитым социализмом, ответил, что разницы в реальной жизни нет, а скорее всего, идеологи придумали термин «развитой социализм» ввиду слишком уж очевидной призрачности построения коммунизма, меня чуть не выгнали с экзаменов. Преподаватели в один голос стали утверждать об ошибочности моих суждений. Эти же преподаватели сейчас внушают студентам другие мысли. Верили ли они сами когда-нибудь в то, что говорили, и верят ли сейчас? Что заставляет их менять свои суждения в зависимости от политической ситуации в стране? Может ли учитель, сам не веривший в идею, внушить ее ученикам? Как быстро иные подстраиваются под модные, а потому и временные течения. Как много стало верующих с крестами на шее, истинно ли они веруют, не фарисейство ли это? По моему убеждению, Бог должен быть у каждого в душе, а не снаружи.
Я лежал в больнице в кардиологическом центре, и мысли не давали мне покоя. Я перевел взгляд в окно. Напротив больницы, через дорогу, находился ипподром, где по кругу бежали лошади. Находясь в больнице, я наблюдал эту картину каждый день; лошадей выводили на прогулку, чтобы они не застоялись, и они бегали по кругу, подчиняясь воле наездника. А моя жизнь? Не похожа ли и она на бег по кругу, по которому ведет тебя неведомая сила? Я понимал, что все мы обречены, но я не мог вырваться из круга, оставив других. Ведь даже лошади, запряженные в одну упряжку, бегут до тех пор, пока какая-нибудь из них не падет замертво…
Июнь-июль 1991 г.
г. Ижевск
ЭПИЛОГ
Я закрыл тетрадь и посмотрел на водителя. Разин уверенно вел машину, мы были уже недалеко от цели.
— Что скажешь? — он на секунду повернулся ко мне.
Я не успел ответить. Из-за поворота на большой скорости выскочил груженый «КамАЗ» и неожиданно вырулил на встречную полосу. Разин крутанул руль влево, машину занесло, я почувствовал страшный удар, и ветровое стекло передо мной стало рассыпаться, как в замедленной съемке…
Потом мне говорили, что Разин принял этот страшный удар на себя, поэтому я не могу сказать, что мне повезло. Меня вытащили без сознания с двумя переломами, Рифа Разина — без признаков жизни. Он погиб практически сразу.
Мои пальцы удалось разжать только в больнице: я судорожно сжимал тетрадь с рассказом Разина о последних годах его жизни.
Не сразу я решился на публикацию этой повести. Отдельные места выглядели слишком откровенными. Он писал так, как жил: честно, ничего не утаивая. Но и положить эту вещь «под сукно» я тоже не мог, это было бы предательством его памяти. В конце концов, мне надоело мучиться одним и тем же вопросом: «Хотел ли он опубликовать книгу, а если да, то в каком виде?» и я решил оставить все как есть, позволив себе только изменить имена всех действующих лиц. Любые возможные совпадения абсолютно случайны.
На суде выяснилось, что водитель «КамАЗа» был пьян. Ни о каком умышленном убийстве, конечно, никто не заикался. И все-таки я считаю, что это было убийство.
«Что скажешь?» — были его последние слова. Скажу, Риф, что тебя убила та Система, о которой ты написал в своей книге. Скажу, что ты прав, ибо наши биографии во многом схожи, и я свидетельствую: именно так все и было, а если сегодня слегка изменилось, то лишь в худшую сторону. Скажу, что ни август 91-го, ни октябрь 93-го ничему не научили.
Твоих врагов не так-то просто остановить. Спасибо тебе, что ты попытался это сделать.
Автор.