Он мог быть бравым бизнесменом — шутником, выскочившим в ночь опасно развлечься из одного из дорогих апартмент-билдингов на Централ-Парк-Вэст (маловероятно…), но что это меняло… Я застыл как кататоник, бутылка портвейна едва оторвана от рта, на уровне груди…
Он молчал, придерживая ветку рукой… И нож… Это был белый человек, и даже по всей вероятности блондин. Вполне вероятно также, что его блондинил зеленый подсвет, исходящий от травы и деревьев. Черты лица, так как луна была у него за спиной, были мне неразличимы. Рост средний, — тело полное, или казалось полным от просторных рубашки и брюк… Я словно кролик перед раскрывшим пасть боа, наблюдал за ним, загипнотизированный. Только потому, что мне не были видны его глаза, я нашел в себе силы, и сказал громко: «Would you like to have a drink with me?» — И я выпрямил руку с бутылкой в его направлении. Предложив ему выпить, я тотчас же сообразил, что совершу глупость, отдав ему бутылку, — мое единственное оружие против его большого ножа.
Он отпустил ветку, повернулся и тихо шурша травой, ушел от меня в глубину парка. Он не хотел алкоголя, он не попросил, чтоб я отдал ему «мани», он был из высшей, самой страшной категории — идеалист лунного света. Типы, не желающие ваших денег и не желающие вас изнасиловать, по всей вероятности желают вас съесть… Иначе, зачем ему нож? Такой нож. Зарезать и съесть. Как я поедал только что свинину в желе. Под этой же сосной. Я почувствовал себя кроликом в клетке, которого, понаблюдав за ним, почему-то не выбрал для своего обеда хозяин… Следя за удаляющимся силуэтом, я поднес бутылку к губам и отсосал как мог много сладкой и крепкой жидкости. И попытался понять, испытывал ли я когда-либо в жизни подобное состояние. Мне пришлось спуститься к возрасту девяти лет, — к возрасту раннего сознания. В большую, шумную грозу я вдруг ощутил, что умрут когда-нибудь мои родители, и я останусь один. Участь человека сделалась мне понятна, ребенку, в ту грозу. Я разрыдался, помню, спрятав голову в темный шкаф в коридоре, — внутри квартиры, в нем хранились у нас старые одеяла и всякая ненужная или малонужная рухлядь. А гром сотрясал небо над харьковской окраиной. И мать явилась с кухни меня утешать. Почему именно в ту грозу посетил меня ужас? Но то был ужас совсем иного характера, — ужас судьбы человека. Ужас будущей смерти, — вообще идеи смерти…
От 72-й донесло запах дыма. Костер они разожгли там, что-ли? И с той же волной воздуха передвинулись ближе барабаны. Я поднял банку и опустил пальцы в свинину. Липкое желе затрудняло удержание куска в пальцах. Вилку бы… Пожевав я проглотил сладкое мясо… Вытер пальцы о траву. Пальцы пахли, — я понюхал их… неожиданно рыбой. Очевидно сентябрьская трава, соединившись с желе (бикарбонаты, хлоргидраты? что там?) — дала запах рыбы… Централ-Парк подрагивал всеми своими глубинами и темными и светлыми пятнами, всеми оттенками зелени от слабо-салатного до темно-елового, всеми дистанциями, всеми геометрическими формами, вернее бесформенностями. И тихо дуло понизу по траве, мне в ноги. Словно где-то были открыты двери, как сквозит в большой квартире, квартира растянулась на полсотни улиц с севера на юг, и на десяток с запада на восток. Сквозило таким пронзительным ветерком… Ветром смерти?.. Этот тип очевидно безумен. Почему он бродит с… неразмерным ножом, похожим на театральный или кухонный? Почему выставляет, а не прячет нож? Скажем черные, или пуэрториканские хулиганы, — они любят тонкие ножи с выскакивающим изнутри лезвием. Или раскладывающимся, выталкиваемым пружиною с краю лезвием. Ножи пуэрториканцев похожи на пуэрториканцев, — такие же тонкие и ловкие. Сам некрупный, я испытываю симпатию к пуэрториканцам? Может быть… Тип — он не пуэрториканец, силуэт не тот. Чекнутый белый человек, у которого в голове перепутались все проволоки. Случайно, противоестественно соединились, и замкнувшись, он бродит по ночному парку без цели, копытным Минотавром, замкнутый. Одни провода мозга подсоединились к противоположным проводам. Только и всего… Однако…
За моей спиной на холме послышался хруст. Некто наступил на ветку в траве, на ветку, на пустой пакет из-под, на… Спина моя отлипла от соснового ствола сама. Не вставая, оставаясь на корточках, я совершил ловкий поворот-пируэт, как Принц в Спящей красавице и увидел ЕГО. ОН стоял теперь надо мной, в той же позе, одна рука отводит сосновую ветвь от лица, в другой театральный нож. Ступни у меня сделались холодными, и пот выступил, я почувствовал, — на икрах ног… Чтоб икры потели?! Я воспринял это странное биологическое явление как последнее предупреждение озабоченного самосохранением организма, я представил себя в виде машины, которая вот-вот разорвется: все стрелки всех манометров достигли красной черты и трепещут, и дергаются. Нужно было срочно спасть свою шкуру. Я встал, и подняв бутыль, не спеша вышел из-под сосны, раздвинув ее стелющуюся по траве крону. Я знал, что если я поспешу (спина моя чутко отмечала давление его взгляда) к выходу, к 72-й улице, тип с перепутавшимися в голове проводами бросится на меня, потому что его зрачки (или какая там часть его глаза служит ему для регистрации) зафиксируют в моей спине страх. А его реакции настроены на страх. Определенная теплота, определенное количество страха «включает» его, и он тогда режет, скрежещет зубами, вырезает печень и пожирает ее, вырезает сердце и пожирает сердце… Я почему-то вспомнил, что капитана Кука съели, когда убедились, что он не есть Бог. И подумал, что может быть обреченная жертва, доставленная в пещеру к Минотавру, чувствовала нечто подобное, что чувствую я сейчас: один на один со злым (чуждым) мозгом в окружении скал, камней и деревьев… Идея человека преступна для кролика, курицы, для овцы и коровы. Для них Человек — Злобный Дух. Минотавр преступен для человека…
Поколыхивая бутылкой, я направился не спеша вглубь парка. Туда, где было темнее и где запутанные асфальтовые тропинки медленно приведут путника через длину, равную длине блоков на Централ Парк-Южную стрит. На улицу дорогих отелей и длинных лимузинов. Отец внушил мне накрепко в детстве, что от собак никогда не следует убегать. Типы с неправильно соединенными в голове нервами-проводами должны подчиняться законам инстинктов, сходных с законами инстинктов больших собак. Законам охоты.
Первые несколько минут мне дались нелегко. Когда взгляд его уже не мог достигнуть впрямую моей спины, ослаб с расстоянием, мою спину прикрыли ветви, кусты, даже скалы, углы скал (Централ-Парк находится на базальтовом плато. В дочеловеческие времена его процарапал, ползя по нему ледник), мне сделалось легче. ОН не устремился за мной, потому что в его программе, — Цель, Добыча, — обладает другими характеристиками. Она (Цель, Добыча) мечется нервно, кричит, визжит, бежит от. Мои звуки и движения не нажали на его спусковой крючок. Я убежден в этом. Я убежден также, что если бы я повел себя иначе, если бы мой страх был пойман его средствами, лежать бы мне под той сосной, пальцы в свином желе, птицы прыгают доклевывая булочки, бутылка портвейна скатилась на асфальтовую тропинку, моя хорошего состава кровь впиталась бы в землю и склеила бы траву в пучки-колтуны, как шоколад склеивает волосы ребенка…
Подойдя ко все еще шумной и яркой в ночи Централ-Парк Южной, я почувствовал что меня тошнит. Прислонясь к ограде, я извергнул ядовитые свинину, портвейн и булочки, облученные взглядом Больного Ума…
Существует научная теория, согласно которой все возможно лишь в строго определенное время. Если объяснить инцидент в Централ-Парке согласно этой теории, получится, что я насильственно вторгся в новое время с поступком из старого времени, и несовместимость между ними едва не уничтожила меня. В 1977 г. я бродил по ночному Нью-Йорку, излучая иное биологическое поле — сильное и опасное. Силы же моего сегодняшнего поля (поля парижского писателя), несмотря на всю мою храбрость и опыт, едва хватило чтобы оттолкнуть Больной Ум. В 1977-ом Минотавр ко мне побоялся бы приблизиться. Один Минотавр к другому Минотавру.
