Альберт потряс головой. Ведь обещал же себе не вспоминать. Ведь обещал же! До Альвенбурка дошёл быстро и почти легко. Только пару раз приходилось перелазить через поваленные деревья. Возле самого городка не удержался и прижался щекой к очередному поваленному великану.
- Прости, Творец, видно я неразумен. Но была бы моя воля, даже деревья не страдали бы. Хотя там, наверное, за гранью, так и есть. Но этот поваленный ясень, совсем как я. Вот, крона ещё шелестит листьями, а корень совсем гнилой и ствол трухлявый. Всего одна буря и он уже на земле.
Он погладил рукой ствол дерева, ласково. За это над ним всегда смеялась Камелия. Теперь он понимал, что над ним. Альберт покачал головой. Вот опять. Он никак не может забыть.
Постоял немного над деревом, в котором ещё теплилась жизнь, и зашагал в Альвенбурк.
Имение Гальтов он нашёл сразу. Большой добротный дом, в центре города. Красивый, с огромным садом и оранжереей. Такой большой и такой безличный, одинаковый, как все эти современные дома.
Когда он постучал и попросил господина Гальта, дворецкий едва не хмыкнул, осмотрев его с ног до головы. Ну да. Сапоги едва ли не по края заляпаны грязью, плащ в грязи, шляпа помятая. Он это знал. Он никогда не следил за одеждой. Так что его принимали за крестьянина, а не за наследника имения Беренджеров. Альберт усмехнулся. Но усмешка получилась кривой.
- Альберт Дарроуз. Мне нужен господин Гальт, - ещё раз повторил он. Дворецкий ушёл, потом наконец вернулся.
- Прошу сюда.
Глава 2(17.06)
Альберт оставил плащ в прихожей и шагнул в гостиную, к огню. Сюда в комнату выходила большая лестница. И он услышал шаги, когда человека ещё не было видно.
- Да, матушка, я скоро вернусь. Кто меня спрашивает, говоришь?
Дворецкий что-то неразборчиво ответил, видимо, назвал его имя.
- Кто-кто? А, этот чудак из бывшего имения Беренджеров. Хорошо. Сейчас спущусь.
И через несколько минут в гостиной появился господин Гальт – щеголеватый молодой человек, одетый по последней моде. Альберту он сразу не понравился. Что-то чужое было в нём, отталкивающее.
- Добрый день господин Дарроуз, - Гальт даже руки не подал. Вся его фигура дышала презрением. Вот ещё почему Камелия ушла от него. Она не собиралась краснеть за него. – Вы что-то хотели?
- Да. В бурю. Возле моего. Дома, - Альберт начал говорить отрывочно, как всегда когда волновался. Воинская привычка. – Разбился экипаж. Его пассажирка. Просила. Связаться. С вами.
- Как её имя? – Гальт подался вперёд.
- Не знаю, - пожал плечами Альберт. Почему он не спросил об имени? Сложно сказать.
- И вы даже не спросили? Вот дурак, - добавил тихо Гальт. Но Альберт услышал, сжал кулаки и с шумом выдохнул. Гальт попятился назад, потом взял себя в руки и добавил. – Я жду только одну пассажирку. Как хоть она выглядит?
- Рыжеволосая. Молодая. Сказала едет наниматься в гувернантки.
- Ну точно. Это же Дженни!
- Как вы сказали? – В глазах потемнело. А в груди словно застучал огромный молот. Да нет! Не может быть!
- Дженифер Старлинг.
Альберт пошатнулся. Шутка судьбы.
- Эй! Вам плохо? – Гальт с нескрываемым презрением склонился к нему.
Альберт выдохнул. Наверное, он на мгновенье закрыл глаза. Это было так неожиданно и так нелепо, что казалось комедией, фарсом, сюжетом дешёвого бульварного романа.
Он резко отвернулся и заставил себя поднять голову.
- Нет. Нет. Всё хорошо. – Ответил хозяину дома. Пауза затянулась. – Ну. Я наверное пойду.
Он развернулся и неловко комкая в руках грязную шляпу зашагал прочь из гостиной. Сознавая, что выглядит нелепо, и от этого становясь ещё более неуклюжим. И ещё больше ненавидя и презирая себя. Но он терялся в этих дорогих богатых и безликих домах. Терялся, общаясь с людьми, которые не понимали его, а он не умел говорить так, чтобы они его поняли. Да и нужно ли было?
Альберт пришёл в себя только на улице, когда уже отошёл на добрую милю от города. Значит та девушка, что лежала на его кровати в его доме – была милой рыжеволосой проказницей-сестрой Камелии. Он почти не помнил смешную девчушку. Слишком много в его воспоминаниях занимала Камелия. И вот сейчас его накрыло с головой. Мысли, воспоминания, какая-то нелепица, словно прорвало плотину. Но тогда ведь и портрет объясняется. Правда, зачем он ей? Может быть, хранит как память? Хотя какая тут может быть память?