При всем при этом говорил Бо только о делах, возможно именно потому, что нервничал. Он рассказывал мне о купленных им книгах, о проектах новых фильмов, которые у него имеются прямо сейчас, и я, по его словам, вполне готова для работы с ними в качестве постановщика.
– Шерри вас ненавидит, – сказал Бо, когда в разговоре всплыло название «Одно дерево».
– Я это знаю, но не об этом сейчас речь, – сказала я. – Мы говорим не обо мне, а о фильме, а это Шерри, скорее всего, совершенно не беспокоит. По крайней мере, не сейчас. А мне нужно только одно – чтобы у актеров был достойный перерыв.
Бо пожал плечами.
– Ненависть к вам, возможно, помогает ей справиться со своей печалью, – сказал он. – Иногда люди благодаря этому выживают.
– Так что же тогда делать мне? – спросила я. – Кое-кто из актеров возлагает на наш фильм большие надежды.
Бо на мой вопрос не ответил. Вместо этого он, наверное, целый час опутывал меня тонкими нитями блестящей беседы, сплетая очаровательный кокон из слов, наблюдений, замечаний по поводу нашей еды, критических высказываний о ставящихся фильмах, о природе женщины. Он даже быстренько составил перечень художников, творения которых напомнили ему мои глаза. Не знаю, каким образом Бо умудрялся при этом методично поглощать еду, никак не меняя ритма своих сентенций. Меня его ловкость прямо заворожила – своим дыханием Бо управлял как опытный певец.
Мы продолжали беседовать, уже добравшись до самого моего дома. Как бы между прочим, Бо во время нашего разговора раза два будто бы вскользь сделал мне предложение. И каждый раз, когда он об этом заговаривал, те мгновенные всплески, которые я ощущала, тут же пропадали. Нет ничего более абстрактного, чем разговоры о браке без реальных физических отношений между теми, кто в него вступает. Так, по крайней мере, воспринимаю это я. Бо нужно было сначала предпринять что-нибудь другое. Но, с другой стороны, вполне возможно, что он затеял весь этот разговор, чтобы ему было легче обойти то, чего ему, вне сомнения, совсем не хотелось. И дойдя до моего дома, мы расстались без особых волнений. Правда, я все равно ощущала какое-то беспокойство, потому что весь этот вечер что-то интересное и вполне возможное то приближалось ко мне, то ускользало, и так ни во что и не вылилось.
Утром позвонил мистер Монд. Голос его совершенно не походил на тот, который я знала, словно его владелец – мистер Монд перебрался на другую планету.
– Приходите-ка ко мне сюда, моя милочка, – сказал мистер Монд с полнейшим безразличием.
– Все это недовольство, с которым не пришлось столкнуться, вы сами знаете, – добавил он. – Я до вчерашнего дня и понятия не имел о том, что там происходит. Я хочу, чтобы вы поскорей приехали сюда.
Увидеть своими собственными глазами, как катастрофически угасает мистер Монд, мне совсем не хотелось, но, конечно же, пришлось к нему поехать.
Когда я приехала, он велел подкатить его кресло к бассейну, на кромке которого стояли все его телефоны. Тут мистер Монд провел самые лучшие дни за последние пятнадцать лет своей жизни. Думаю, самые лучшие – во всех отношениях. Все то время, что я его знала, это было его излюбленное место – крохотный бассейн с водой посередине красивой зеленой лужайки, над которой нависают деревья, а цветы и трава всегда свежие после поливки.
Сейчас это прекрасное место нисколько не изменилось, изменился сам мистер Монд. Мне было больно видеть, как смертельная бледность поглотила тот загар, который столь тщательно культивировал мистер Монд целых пятнадцать лет, предпочитая не делать ничего другого, кроме как загорать. На самом-то деле загар с его кожи сошел не совсем, просто под ним явно проступала глубокая смертельная бледность, как бы накладывая на всю кожу какие-то тени – черные неровные пятна резко обозначались на его руках. Мистер Монд как-то рассеянно взял мою руку и задержал ее в своей. Почти так, как это недавно делал Джо. Живая ткань, еще остававшаяся у него на косточках пальцев, была совсем мягкой. Теперь, когда лицо мистера Монда начало терять привычную для него мясистость, стал почти выпукло проступать его череп. А его огромных размеров челюсть, о которую, как рассказывал Джо, однажды якобы здорово стукнулся какой-то низкорослый актер, да так, что свалился наземь, сейчас совсем отвисла на грудь, потому что шея мистера Монда уже так ослабла, что не могла эту челюсть даже подвинуть. Так и лежала эта огромная челюсть у него на груди, отчего голова мистера Монда склонилась на один бок. И чтобы посмотреть ему в глаза, мне пришлось тоже наклонить голову набок. Поразительно! Я невольно вспомнила лошадиную челюсть, которую я как-то нашла в поле возле Мендосино.