— Вам действительно требуется канонир? — перебил его Моран, оторвавшись от еды.
Дидье энергично кивнул:
— Ещё как! Механизмы — механизмами, но за ними живой человек должен следить! А в бою — тем более. Хотя мы не часто в бою бываем. Не нарываемся. Бережёного Господь бережёт. Когда маркиз Ламберт погиб, и почти весь экипаж с ним…
Моран схватил его за руку:
— Маркиз?
— Ну да, — с глубоким вздохом подтвердил Дидье. — Он ведь был женат на Тиш. Так ей и достался этот корабль.
— Я думал, что Маркиза — её прозвище… — пробормотал Моран.
— Нет, — чуть дрогнувшим голосом возразил старпом. — Она титулованная дама, наша Тиш. Хотя её мать и была рабыней семьи Джоша Ламберта, там, на островах. И Тиш родилась рабыней. Джош влюбился в неё, дал ей свободу и женился на ней, тогда его отец проклял их обоих и выгнал из усадьбы, scrogneugneu!
У Морана голова пошла кругом от этого простого рассказа.
— Ну вот, — спокойно продолжал Дидье, не замечая его смятения, — и Джош купил этот бриг, назвал его «Чёрная Маркиза» в честь Тиш и стал капитаном. А когда почти все у нас погибли в бою с испанцами, и Джош погиб, Тиш хотела продать «Маркизу», но не смогла. Это же всё, что у неё от Джоша осталось. Ну и я, — он грустно усмехнулся, — от старой-то команды. А потом появились Марк с Лукасом, и всё тут стало по-новому. Так-то, друг.
— Почему ты всё время называешь меня другом? — нахмурившись, спросил Моран, а Дидье легко улыбнулся и взъерошил ему волосы:
— Не враг же? Значит, друг.
— Люди все — враги, — убеждённо проговорил Моран и покосился на Дидье, уверенный, что тот обидится, но тот лишь рассмеялся:
— Да брось ты! Зачем тогда жить, если это так?
Моран протестующе мотнул головой, снова собираясь возразить, но не смог. Он страшно устал, глаза у него сами закрывались. Дидье забрал у него из рук пустую миску, подсунул подушку и заботливо натянул одеяло повыше:
— Отдыхай давай. Враги у него все, вот ещё выдумал, ventrebleu! Здесь тебя никто не обидит.
Это была сущая правда. Проведя последние пять лет своей девятнадцатилетней жизни в непрерывной войне со всеми и вся, Моран Кавалли никак не мог поверить, что где-то может существовать мир, подобный тому, что царил на «Чёрной Маркизе».
Сама Маркиза, Летиция Ламберт, не задала ему никаких вопросов. Зайдя к Морану в каюту на следующее утро, — уже не в атласном платье, а в удобных бриджах и камзоле, — она вела себя как заправский доктор: заглянула ему в глаза, оттянув нижние веки, заставила высунуть язык и пощупала пульс на шее и на запястье. И он, скрепя сердце, всё это ей разрешил. Услышав, как он мрачно сопит, она наконец тихо рассмеялась и пригладила ему растрёпанные волосы, отведя их со лба:
— Я не собираюсь на тебя покушаться, канонир. И ты свободен — можешь уйти в любом порту, в каком захочешь. Но я бы хотела, чтоб ты остался здесь.
— Я тоже, — выпалил Моран, заливаясь краской до ушей и отчаянно стыдясь этого.
Тиш снова ласково улыбнулась ему и быстро вышла, чтобы не смущать его ещё больше, — понял Моран. А он так и остался сидеть на койке. В горле у него стоя комок.
Никто и никогда не заботился о нём, кроме матери и сестры, умерших от оспы, когда ему было четырнадцать. Все остальные, начиная с отчима, стремились только пользоваться им, пока он не научился защищаться, как затравленный израненный зверь.
Насмерть.
А на «Маркизе» ему не от кого было защищаться.
Если бы не боязнь обнаружить эдакую свою слабость, Моран бы тенью следовал за Дидье Бланшаром, впитывая исходившее от него тепло. Парень и болтал, и пел, и смеялся — как дышал. И он стал первым после матери человеком, которому Моран сам позволял себя тормошить — обнять за плечо, взять за локоть, взъерошить волосы. Впервые за долгие годы чужие прикосновения доставляли ему невинное удовольствие, словно котёнку, которого чешут за ухом. Точно так же легко Дидье тормошил Тиш или Марка с Лукасом — впрочем, последним частенько перепадали от него и колотушки, но всякий раз за дело.
Марк и Лукас Каннингтоны тоже поразили Морана до глубины души — едва ли не сильнее, чем все созданные ими чудеса. Близнецам, похожим друг на друга, как две капли воды, было отнюдь не пятнадцать, а все двадцать лет от роду, но вели они себя как пятилетки. Понимая друг друга с полуслова и полувзгляда, они благодаря этому непрерывно устраивали всевозможные каверзы и розыгрыши — как с участием своих волшебных механизмов, так и без них. То и дело Моран с невольным смехом наблюдал, как они со всех ног улепётывают от грозящего им линьками, а также всеми небесными карами Дидье.
Особенно прекрасной оказалась изобретённая ими механическая швабра для мытья палубы. Лукас гордо вручил её старпому для «апробации», как он витиевато выразился. Уже через несколько минут швабра самым натуральным образом гналась за беднягой Дидье, как взбесившаяся шавка, только что не лаяла при этом. Близнецы же катались по палубе, корчась от смеха, впрочем, как и Моран. Дидье вынужден был взобраться на грот-мачту, где сидел, ругаясь на чём свет стоит, пока Тиш, высунувшись из камбуза, не пригрозила, что лишит близнецов не только ужина, но и завтрака. После чего те понуро забрали чудо-швабру и в очередной раз спаслись бегством от спрыгнувшего с мачты разгневанного старпома.
Глядя на всё это весёлое безумие, Моран несколько опасался за свои пушки, ранее находившиеся в ведении Лукаса. Но зря — как он с облегчением убедился, пушки «Маркизы» были обихожены не так уж и плохо. Моран добросовестно разбирался в том, какая часть функций канонира в бою будет возложена на него, а какая — на чудесные механизмы близнецов.
Предчувствие грядущего боя надвигалось на него сквозь всю весёлую беззаботность жизни на «Чёрной Маркизе». Приближался не просто бой — приближалась смерть, приближалась, обжигая ледяным дыханием, и отзвук этого дыхания, похожего на хрип агонии, он слышал и в разухабистых забористых песнях Дидье, и в пронзительно щемящих напевах Тиш.
Моран знал, что Эдвард Грир, Грир-Убийца, не оставит их в покое.
И он с обрывавшимся сердцем понимал, что хочет этого, хочет увидеть Грира ещё раз, — хотя бы со шпагой в руке на палубе во время боя, — но не смел признаться в этом даже самому себе.
Измученный этими предчувствиями, терзаемый бессонницей, Моран вышел однажды ночью на ют и вдруг услышал доносившийся из каюты Дидье тихий смех и перешёптывания. А потом — протяжный и сладкий женский стон.
Тиш!
Моран так и прирос к палубе, впитывая раздававшиеся из каюты звуки чужой плотской любви — вздохи, всхлипы, предательский скрип койки, шлепки тела о тело, поцелуи, невнятный прерывистый лепет и снова стоны…
Очнувшись, он кинулся прочь, сам не зная куда. Добежав до юта, он бросился навзничь возле шлюпки и крепко зажмурился, уткнувшись лбом в сырые доски палубы.
Он словно горел заживо.
«Рано или поздно он всё равно вернётся ко мне…»
— Никогда. Никогда, слышишь, ты, скотина, никогда! — шептал Моран, кусая губы.
Тут его и отыскал Дидье, взлохмаченный, босой, в одних штанах. Моран не удивился поразительной чуткости старпома, иногда неожиданно проявлявшейся. Неловко потоптавшись рядом, тот сел на палубу, скрестив ноги.
— Я её люблю, — очень просто сказал он. — Всегда любил. Ещё когда был мальчишкой-коком, при маркизе Ламберте. Потом его убили, а она чуть рассудком не тронулась, Тиш-то. Тогда она и начала ведьмачить. Ходила как тень, по кораблю днём и ночью, и вроде как всё Джоша вызвать пыталась. — Дидье потёр лоб. — А я тоже ходил и ходил за нею… а однажды ночью не вытерпел, услышал, как она рыдает, будто у неё сердце разрывается… и просто зашёл к ней в каюту. Так всё и началось. Хотя мне нипочём её не заполучить, я знаю.
Он глубоко вздохнул. Обычно смешливые, глаза его были сейчас, как никогда, серьёзны.
— Но ты уже заполучил её, — недоумённо моргнул Моран.
Дидье усмехнулся:
— Не-ет, друг. Она ведь меня не любит. Правда, она никого не любит, после маркиза Ламберта. Хотя… — Он помедлил, раздумывая, но всё равно закончил: — Она иногда западает на кого-нибудь, Тиш. И пропадает с ним.