–Не тот!
И по городу в тот же день идёт памфлет от очередного побродяжки-поэта, написанный дурным стихотворным сложением:
–Стал наш Клод
Уже не тот!
Сдулся он,
Стар, смешон,
Решил, что может
И строки сложит,
Но не о том, что ждёт народ…
Уже не тот наш Клод,
Не тот!
Подхватят памфлет, закружат, засмеют. Но Клод, ещё не знающий того, стоя на ящике посреди площади, и читая, впервые заметит, что стража недвижима, и что в толпе есть не только зевки, жадные до слухов и грязи, но и умные, оценивающие беспощадные глаза.
***
Чёрному перу нельзя сопротивляться. Чёрное перо ведёт его руку так, как он сам того не желает, ему уже больно, ему уже страшно, ему уже жутко, но пальцы выводят и выводят…
Чужое, не его!
–Где же бродишь ты, дух поминающий?
Где же мысли твои, нисходящие к смерти?
Клод шепчет себе под нос (или кричит?) он не различает. К нему тянутся гости, теперь у него откуда-то есть монеты, не брошенные ему на ужин толпой или трактиром, а монеты, на которые он может даже снять себе комнату. И гости! Корона знает, где он, но отчего-то не трогает его. И гости, гости!
–Вы ведь Клод? Не могли бы вы написать что-нибудь для памяти моей матери?
–Не могли бы вы написать что-нибудь лёгкое для вечера?
Он теперь «вы», он не побродяжка. У него есть ботинки и ужин, у него есть пергамент – уже не сероватый и шершавый, а даже гладкий, но это всё перо.
–Я велик! – смеется Клод и в эту минуту он страшен.
–Ты никогда не был велик! – спорит разум Клода. – Иначе, ты бы стал таким раньше! Раньше начал бы…
А чёрное перо выводит его рукою чужие слова, не даёт ему спать и толком есть – зачем вся эта бессмысленная возня, если можно взять в руки чёрно перо и писать? Вернее, взять, и пусть оно пишет!
–Избавься от него! Ты же сам на себя не похож! – Гастон возникает неожиданно, но в этот раз Клод его ненавидит – он ведь не в отчаянии, так чего надо Гастону?
Но почему-то он рассказывает ему всё.
–Ты бледен, худ, у тебя впали щёки и глаза…– они блестят, но не жизнью, а лихорадкой, и у Гастона слова застревают в горле.
Гастон хочет донести: ты друг мне, я за тебя беспокоюсь, и лучше бы ты был таким же беспутным как раньше, но не был похожим на сумасшедшего!
Но Клод слышит иное: Гастон завистник. Гастон хочет лишить его единственного сокровища, единственного, ради чего стоит жить, и…
–Убирайся! – сил в Клоде немного, но они все направлены в ярость, и он выгоняет с криками и скандалом Гастона, не заботясь о том, как выглядит всё это с точки зрения дружбы и порядочности.
Гастон немеет и покидает его.
Клод хохочет ему вслед, но недолго – чёрное перо его заждалось!
Лишь потеряв сознание от голода, и придя в себя заботою комнатной прислуги, Клод понимает всю правоту Гастона. Чёрное перо истомило его и впервые Клод не узнает себя в мутном зеркале.
Исхудавший, бледный, даже сероватый… почему-то он сам себе напоминает иссохшийся пергамент, только глаза горят дико и бешено.
–Нет! хватит!
Он идёт к столу, берёт чёрное перо, проклятое, ненавистное перо, и уже хочет расстаться с ним, вышвырнуть его в окно. Как раз под проток канавы, но…
Ещё один стих. Последний стих. Один, чтобы сделать хоть что-то, чтобы написать о самом пере, чтобы предостеречь, чтобы не было всё зря. И выбросить! И в новую (прежнюю) жизнь. Извиниться перед Гастоном, вернуть ему долги, написать грубый памфлет, послать к известной матери всех гостей-просителей, что так жаждут его строк.
Пусть нет никакого просвета в его жизни, это нестрашно. По крайней мере, в прежней жизни он сам выбрал ничего не значить для всей природы вещей.
Ещё один стих и всё. Навсегда!
Клод тянет из стола кусочек пергамента и чернильный прибор. Чернил мало – даже хорошо! Не получится написать много даже если захочется!
***
Первые два дня Гастон злился. Злился, потому что был он очень напуган, а злость она проще для восприятия, чем страх. В злости можно сказать, что кто-то другой виноват и на него всё плохое перевести.
Первые два дня у Гастона получалось. Он вспоминал все трактирные обеды, скормленные Клоду, и все слова поддержки, все шансы, что он ему предлагал, и злился на грубость и неблагодарность этого человека, который до того низвёл всю жизнь свою, что одному Гастону, похоже и дело до него оставалось.
–Ну, до того момента, как он меня из дома не выкинул, – уточнял Гастон сам себе и снова злился.
На третий день злость сошла и обнажила страх. Клод не был похож сам на себя, и то перо… всё это было слишком страшно и ещё два дня Гастон боролся со страхом. Наконец стыд пересилил и Гастон, проклиная себя за трусость, пошёл в дом Клода, поражаясь, что у Клода есть хотя бы адрес!