— Калека прав! Какой смысл… — выкрикнул кто-то в толпе и осёкся придавленный угрюмыми взглядами соплеменников. Толпа фыркала и шикала на крикуна, но было заметно, многих озадачили слова Праворукого.
— Обратно купец и девка пойдут с тобой и с этим… бойцом. — Лысый указал на приходящего в себя Дрюдора.
— Второй-то раз забесплатно идти придётся, — не сдавался Праворукий. — Это что ж получается — первый раз пошёл, купца с деньгой привёл, а потом заново иди с ним в Гелеи? Не пойму, к чему мне ходить туда-сюда?
— И то верно! — недоумевала толпа. — Туда-сюда… это как же? Башмаки бить?
Поло был явно озадачен железной логикой своего упрямого оппонента и искал в ней спасительную брешь. Не найдя мрачно произнёс, давая понять, последнее слово за ним:
— Будет либо как я сказал, либо мы убьём отакийку, и все дела. Твои ноги — твоя забота. Ходи хоть вечно, нам же всё едино — или деньги, или пустим сучку по кругу. Скольких она сможет ублажить, пока не спустит дух? В общем, решай сам. Вот положишь сюда нашу долю, тогда забирай её и веди хоть в Гелеи, хоть куда. Хотя мне отакийцы нравятся мёртвыми.
Толпа загудела, обсуждая слова вожака:
— Мёртвые оно конечно лучше.
— Нет, лучше деньги.
— Девка тоже хорошо.
— Мелкая она какая-то. Кожа да кости.
— Точно. Всех не осилит.
Праворукий покосился на улей гудящих лесорубов. Им явно хотелось одновременно и девичьего тела и дармовых денег, но и в словах вожака имелся резон.
— Убить отакийского ребёнка, не велика заслуга, — мрачно сказал Праворукий, и еле уловимым движением отодвинул девчонку себе за спину. — Даже я умею это делать. Но прежде убей меня.
— Как пожелаешь, — гневно прошипел Бесноватый Поло.
Он подошёл к притихшей толпе, жестом призывал расступиться и очертить круг для поединка. Синелесцы оживлённо загудели в предвкушении захватывающего зрелища.
— Бьёмся на кулаках. Корвал, держи, — Поло отдал топор и пояс с кинжалом пареньку с шарфом на шее. В тоне Бесноватого слышалась неприкрытая угроза, интуитивно понятная на любом языке, и всё же, дёрнув Праворукого за рукав, Гертруда одними губами спросила:
— Что он сказал?
— Сказал, что мы ему безумно нравимся, — ответил бывший мечник.
Глава 3.7
Три победы
— Моей заслуги в том нет. На всё господня воля.
— И всё же, святой Иеорим, не преуменьшайте собственной значимости.
— Это всего лишь вопрос веры, юноша, — старец потупил взор.
— Вы истинный её служитель на сей многострадальной земле, и искусно обращаете волю Всевышнего в наши мирские дела, — почтительно произнёс его собеседник.
Они шли рядом, дряхлый старец-монах и его молодой спутник, с синеющей на плече перевязью королевского советника. Оба отлично говорили по-отакийски, но островской халат и длинноносые восточные сапоги последнего свидетельствовали, что тот не отакиец.
Они прошли вглубь аллеи, вдоль оживающего весеннего сада, в сторону королевского дворца. С каждым днём ласковое солнце пригревало сильнее, и под его нежными лучами красно-зелёные почки на бурых ветвях карликовых яблонь набухали, как переполненные молоком груди, в готовности вот-вот распуститься и превратить сад в бело-розовый благоухающий океан.
Старик держал молодого спутника под руку, и тому казалось, что сухие костлявые пальцы тисками сдавливают его локоть.
— Я хорошо знал вашего отца, друг мой Альфонсо, — продолжал старик, словно в забытьи, — и замечу, если вам передалась хоть частица его характера, а я уверен, так оно и есть, то вы без сомнения человек заслуживающий доверие.
— Вы хотите сказать, верный человек? — уточнил советник. Он с детства помнил старика Иеорима, который сдавалось, уже тогда был ветхим старцем. Хотя покойный отец считал религию шарлатанством, тем ни менее он часто предоставлял монаху кое-какие услуги, за что при жизни был причислен к лику праведников.
— Да-да, именно, — прошамкал вышедший из полудрёмы Иеорим, омерзительно пожевав сморщенными губами весенний воздух. — Вера — это состояние души, с которым рождаются.
— Уверен, каждый монах, выходец из пустыни Джабах, с появлением на свет уже наделён ею. Я же всего лишь скромный мирянин, и могу только позавидовать силе вашей веры.
— Не скромничайте, Альфонсо. Вы, как и ваш отец, много совершаете во благо Единого, и он непременно возблагодарит вас за труды ваши.
Смиренно глядя в глубоко неприятное морщинистое лицо священника, советник почтительно произнёс:
— Для меня самая желанная благодарность — ваше благословение. В свою очередь я безмерно признателен Господу, что он послал мне вас, мудрейший Иеорим, в учителя и наставники. Но моя благодарность меркнет в сравнении с благодарностью от вашего первейшего почитателя на этой земле. Речь идёт об оманском наместнике Монтие, и в знак его признательности в своём шатре вы найдёте совсем немного скромных подношений. Те сундуки с дарами от смиренного Монтия Оманского — знак почтения за вашу безмерную благосклонность к его скромной персоне.