Крепкий как бетон палас-ялчин, что в переводе на русский означает «ковер без ворса», Яков уже видел там, где он принял панцири черепах за головы контрабандистов. На таком плитняке, как говорил начальник заставы Карачун, тоже можно найти след. Ветер нанесет на палас-ялчин мелкие камешки, пройдет по ним человек, остаются черточки в спичку длиной. У барса или леопарда лапа мягкая, на твердом отметины не остается. Если же горные козлы или архары на камнях побывали, догадаться нетрудно — от их копыт черные метки видны.
— А как на такыре следы смотришь, Амангельды-ага? — спросил Яков.
Такыр — солончаковая глина — крепок, что камень. На нем никаких камешков нет, только мелкие песчинки. Такыр — в пустыне, в горах его почти нет, но как на нем след читать, тоже знать надо.
— Ай, Ёшка, такыр такой же след дает, — ответил Амангельды. — Там ямка осталась, там пупырышек от солнца вздулся, там мурашка норку копал, песочек выбросил. Человек пройдет, что-нибудь да нарушит. На такыр пыль садится. Солнце всходит, низко стоит, и на этой пыли след видно. А по траве кто пройдет, по сухому пырею например, желтый след остается, как от цветка гули-чакар, корень которого наши женщины толкут, заваривают, красят шерсть в желтый цвет.
— Да... — с искренним удивлением протянул Яков. — Теперь вижу, большой ты следопыт, Амангельды-ага. След как по книге читаешь.
— Таких, как я, много. Ты их тоже знать должен. Баба-Мурадгельды, Баба-Асан, Клыч, Аликпер — все следопыты...
Продолжая разговор, они вышли из зелени кустов на открытое место, откуда виден был тандыр.
Курбан Гуль как раз в это время вытаскивала из него свежеиспеченные, подрумяненные лепешки. Яков сосчитал: «...Шесть, семь, восемь, девять. Точно!» Амангельды лукаво улыбнулся, посмотрел на гостя. Лицо прославленного следопыта вдруг оживилось. Он с интересом стал всматриваться в дальний конец долины, туда, где из-за горы Мер-Ков выбегала белесая полоса дороги.
— Ай, какой день сегодня, Ёшка! Смотри, еще один гость едет. Сам Барат Агахан Гуссейн оглы.
Увидел и Яков своего друга, подъезжающего верхом на ишаке. Барат во все горло пел какую-то одному ему известную песню. Он, как видно, не собирался отказываться от честно выигранного архара. Теперь-то уж Якову в бригаду без добычи нельзя возвращаться: Барат не отстанет, пока не добьется своего.
— Салям, Амангельды-ага! Салям, Ёшка! — еще издали приветствовал Барат, подняв короткопалую толстую руку над головой и подбоченившись так, будто под ним был настоящий ахалтекинский конь.
— Ай, Барат, как ты быстро приехал! Ты, наверное, за своим архаром на крыльях летел, — сказал Яков, отвечая на приветствие друга.
Рубаха на груди Барата расстегнута. Выпуклая сильная грудь, густо заросшая черной шерстью, обнажена. Пот в три ручья стекал из-под белого платка, покрывавшего голову. Но широкое, заросшее бородой лицо его с крепкими скулами и толстыми красными губами выражало безмятежное счастье. Ноздри короткого носа Барата хищно раздувались, будто чувствовали запах шашлыка. Соскочив с осла на землю, Барат с шумом втянул в себя воздух, затем с придыханием выпустил из могучей груди.
— Ай, Барат, молодец! — похвалил он сам себя. — Знал, когда приехать! Чурек пахнет! Плов пахнет! Коурма пахнет! Геок-чай пахнет. Спасибо, Барат, не опоздал! Скажи, дорогой, много козлов настрелял? — обратился он к Якову. — Может, без меня на охоту ходил?
Если для Кайманова охота была только предлогом, чтобы приехать к Амангельды, то Барат твердо знал: без архара или горного козла отсюда не уедет.
— Все правильно, — согласился Амангельды. — Плов, коурма, чуреки, геок-чай — все есть. Шашлык завтра будет, когда козла убьем! Теперь пойдем обедать...
Все направились к поставленному над арыком топчану, на котором уже дымился в большой эмалированной миске душистый плов.
Барат ополоснул в арыке лицо и руки, вытер их своей чалмой и, сбросив с ног чарыки, полез на топчан.
До вечера продолжалась неторопливая беседа о разных случаях на охоте, о семьях, женах и детях, о недавно созданном в поселке ТОЗе, о баях и контрабандистах, обо всем, что занимает думы трудовых людей, живущих на границе.
— Давайте отдыхать будем, — предложил наконец Амангельды. — Завтра рано на охоту пойдем.
Солнце село. Голубоватые тени, высовываясь языками из ущелий, все выше поднимались по склонам Душака и Мер-Ков, подступая к вершинам. Два рога Душака и гребень красноватой глыбы Мер-Ков в последний раз вспыхнули отсветом вечерней зари и погасли. Сумерки сменились густой темнотой. Звездное небо, еще казавшееся светлым на западе, уходя к зениту, становилось все темнее, глубже. Все ярче сияли, переливаясь и мерцая, крупные, опустившиеся к самым крышам звезды...
Барат и Яков легли спать на том же самом топчане, на котором недавно обедали, только перенесли его с арыка во двор, с трех сторон окруженный глинобитными постройками. Четвертая сторона оставлена свободной, чтобы доходила прохладная свежесть от арыка. Подложив руки под голову, Кайманов молча смотрел в звездное небо. Весь этот день его не покидало чувство чего-то близкого и родного. Амангельды старше его всего на восемь лет, а Якову все казалось, будто следопытству учит его отец. У Амангельды была такая же, как и у отца, спокойная и неторопливая манера вести беседу, такие же он находил убедительные слова, простые примеры.
Отец дружил в поселке с азербайджанцами, туркменами, курдами. У них есть чему поучиться, особенно смелости, сообразительности. Еще мальчишкой Яков однажды сказал Барату: «Не пойдем в горы, там барс». Барат ответил словами, которые слышал от взрослых: «Ты сам должен быть барс». Вспомнил Яков, как они в детстве вместе с Баратом ишаков пасли. Если в ночном Алешка Нырок или он, Яшка, к взрослым жались (боязно все-таки: ночь, зверья полно, змей, хоть за хвосты лови!), то Барат презрительно говорил: «Зачем бояться?» — и шел туда, куда не каждый взрослый решался пойти. Яков тоже привык к суровой жизни в горах, многому научился у своих друзей. Но, видно, еще не всему.
Сейчас он лежал и думал, как отблагодарить следопыта. Как заслужить его уважение? Долго еще им бок о бок охранять границу. Чем больше у пограничников таких помощников, как Амангельды, Аликпер, Баба-Мурадгельды, Яков Кайманов, Барат, — тем надежнее граница будет закрыта для врагов.
Барат, едва коснувшись головой подушки, сразу уснул. Со всех сторон, казалось, к самому топчану подступал назойливый треск цикад. Издали доносился прерывистый свист. Это вылетел на охоту сыч. Разрозненные звуки все полнее сливались в нестройный хор южной ночи.
От неумолчно журчащего арыка из-под зеленых ветвей, склонившихся над водой, тянуло прохладой. Яков полной грудью вдохнул живительную струю чистого воздуха и незаметно для себя стал проваливаться в мягкую, обволакивавшую темноту. Последнее, что он слышал, был негромкий разговор Амангельды с сыновьями и братьями: они советовались, куда лучше повести гостей, чтобы наверняка встретить архаров или козлов. «Увидишь дым на сопке Гядык — гони к нам трех ишаков...» — донесся голос Амангельды. Это он отдавал распоряжение своему старшему сыну Ших-Мамеду.
ГЛАВА 12. КОМИССАР ЛОЗОВОЙ
Над ущельем пластался белый туман, окутывая кусты ежевики и шиповника, разбросанные по склонам.
Солнце еще не взошло. Острый утренний холодок проникал под одежду. Яков с Амангельды внимательно осматривали каменные карнизы. Ниже нависшего над котловиной покрывала тумана они видели лишь мелькавшие ноги Барата. Голова его то появлялась, то исчезала в белесых волнах. Казалось, что Барат пролез до пояса в призрачно-белый ковер-самолет и, перебирая ногами, парит в воздухе. Но вот пелена тумана осталась позади. Все трое осторожно поднялись на гребень скалы, окинули взором открывшиеся перед ними склоны соседней котловины.
«Козлы! Там!..» — вытянув руку, едва не вскрикнул Яков.
Амангельды и Барат тоже увидели пасшееся в дальнем конце котловины стадо. Неясные тени мелькали у темневшего справа отщелка.
Ровный предутренний ветерок тянул от стада к охотникам. Но стрелять все же далековато.