Картина эта представлялась забавною и едкою всем, кроме малоразговорчивого Мака.
- Твоё целомудрие оскорблено моею Пандорой? - спросил его однажды вечером, сидя за вином, Фебуфис.
Мак прервал своё долгое молчание и ответил ему:
- Да, с этой поры я не перестану жалеть, чем ты способен заниматься.
- Способен!.. Как это глупо! Я способен заниматься всем... и я, наконец, не понимаю, почему иногда не позволить себе шалость.
- Ты называешь это шалостью?
- Конечно. А ты?
- По-моему, это низость, это растление других и самого себя.
- Так ты видишь здесь один цинизм?
- Нет, я вижу всё, что здесь есть.
- Что же, например?
- Задор и вызов на борьбу людей, которых не стоит трогать.
- Отчего? Они стоят довольно высоко, и трогать их небезопасно.
- Ага! так тебе это доставляет удовольствие?
- И очень большое.
Мак тихо двинул плечами и, улыбнувшись, сказал:
- Я предпочёл бы беречь свои силы, чем их так раскидывать.
- В таком случае все те, кто желает заслужить себе одобрение властей, имеют теперь отличный случай достичь этого, - стоит только обнаруживать пренебрежение Пандоре. Ты это делаешь?
Мак посмотрел на него пристальным взглядом и сказал:
- Ты не задерёшь меня! Я не ссорюсь из-за пустяков и не люблю, когда ссорятся. Мне нет дела до тех, которые ищут для себя расположения у властей, но мне нравятся те, которые не задираются с ними.
- Ну, не хитри, Мак, ты - скрытый аристократ.
- Пожалуй, я - аристократ в том смысле, что я не хочу подражать слугам, передразнивающим у себя на застольной своих господ. Я совсем не интересуюсь этими... господами.
- Другими словами, ты бережёшь себя для чего-то лучшего.
- Очень быть может.
Фебуфис ему насмешливо поклонился.
- Можешь мне и не кланяться, - спокойно сказал ему Мак.
И Мак, заплатив свои деньги, ушёл ранее других из таверны.
Обе выходки Фебуфиса, как и следовало ожидать, не прошли даром: первая оскорбила правительство его страны, и Фебуфису нельзя было возвратиться на родину, а вторая подняла против него страшную бурю в самом Риме и угрожала художнику наёмным убийством.
Фебуфис отнесся к тому и к другому с полным легкомыслием и даже бравировал своим положением; он ни с того ни с сего написал своему государю, что очень рад не возвращаться, ибо из всех форм правления предпочитает республику, а насчёт картины, компрометировавшей даму и кардинала, объявил, что это "мечта живописца", и позволял её видеть посетителям.
В это самое время по Европе путешествовал один молодой герцог, о котором тогда говорили, будто он располагал несметными богатствами. О нём тогда было очень много толков; уверяли, будто он отличался необыкновенною смелостью, щедростью и непреклонностью каких-то своих совершенно особенных и твёрдых убеждений, с которыми, долго ли, коротко ли, придётся посчитаться очень многим. Это делало его интересным со стороны политической, а в то же время герцог слыл за большого знатока и ценителя разнообразных произведений искусства, и особенно живописи.
Высокий путешественник прибыл в Рим полуинкогнито из Неаполя, где все им остались очень довольны. Папский Рим ему не понравился. Рассказывали, будто он сказал какому-то дипломату, что "дело попов - молиться, но не их дело править", и не только не хотел принимать здесь никаких официальных визитов, но даже не хотел осматривать и многих замечательностей вечного города.
Властям, которые надеялись вступить с герцогом в некоторые сношения, было крайне неприятно, что он собирался отсюда ранее, чем предполагалось по маршруту.
Говорили, будто одному из наиболее любимых путешественником лиц в его свите был предложен богатый подарок за то, если оно сумеет удержать герцога на определённое по маршруту время. Это лицо, - кажется, адъютант, - любя деньги и будучи смело и находчиво, позаботилось о своих выгодах и сумело заинтересовать своего повелителя рассказом о скандалезном происшествии с картиною Фебуфиса, которая как раз о ту пору оскорбила римских монахов, и о ней шёл говор в художественных кружках и в светских гостиных.
Хитрость молодого царедворца удалась вдвойне: герцог заинтересовался рассказом и пожелал посетить мастерскую Фебуфиса. Этим предпочтением он мог нанести укол властным монахам, и от этого одного у него прошла хандра, но зато она слишком резко уступила место нетерпению, составлявшему самую сильную черту характера герцога.
Фебуфис входил в круг идей, для него посторонних, и неожиданно получил новое значение.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Тот же самый адъютант, которому удалось произвести перемену в расположении высокого путешественника, был послан к Фебуфису известить его, что такая-то особа, путешествующая под таким-то инкогнито, желает завтра быть в его мастерской. Фебуфису показалось, что это сделано как будто надменно, и его характер нашёл себе здесь пищу.
- Разве ваш герцог так любит художество? - спросил он небрежно у адъютанта.
- Да, герцог очень любит искусство.
- И что-нибудь в нём понимает?
- Как вы странно спрашиваете! Герцог - прекрасный ценитель в живописи.
- Я слыхал только, что он хороший покупатель.
- Нет, я говорю вам именно то, что и хочу сказать: герцог - хороший ценитель.
- Быть ценителем - это значит не только знать технику, но иметь понятия о благородных задачах искусства.
- Мм... да!.. Он их имеет.
- В таком разе вы повезите его к Маку.
- Кто этот Мак?
- Мак? Это мой славный товарищ и славный художник. У него превосходные идеи, и я когда-то пользовался его советом и даже начал было картину "Бросься вниз", но не мог справиться с этою идеей.
- Бросься вниз?
- Да... "Бросься вниз".
Гостю показалось, что хозяин над ним обидно шутит, и он сухо ответил:
- Я не понимаю такого сюжета.
- Позвольте усомниться.
- Я не имею привычки шутить с незнакомыми.
- "Бросься вниз" - это из Евангелия.
- Я не знаю такого текста.
- Сатана говорит Христу: "Бросься вниз".
Адъютант сконфузился и сказал:
- Вы правы, я вспоминаю, - это сцена на кровле храма?
- Вы называете это "сценою"? Ну, прекрасно, будь по-вашему: станем называть евангельские события "сценами", но, впрочем, всё дело в благородстве задачи. Обыкновенно ведь пишут сатану с рожками, и он приглашает Христа броситься за какие-то царства... По идее Мака выходило совсем не то: его сатана очень внушительный и практический господин, который убеждает вдохновенного правдолюбца только снизойти с высот его духовного настроения и немножко "броситься вниз", прийти от правды бога к правде герцогов и королей, войти с ним в союз... а Христос, вы знаете, этого не сделал. Мак думает, что у них шло дело об этом и что Христос на это не согласился.
- Да, конечно. Это тоже интересно... Но герцог вообще хочет видеть все ваши работы.
- Двери моей студии открыты, и ваш повелитель может в них войти, как и всякий другой.
- Он непременно желает быть у вас завтра.
- Непременно завтра?
- Да.
- В таком случае лучше пусть он придёт послезавтра.
- Позвольте!.. Но почему же послезавтра, а не завтра?
- А почему именно непременно завтра, я не послезавтра?
- Нет, уж позвольте завтра!
- Нет, послезавтра!
Адъютант молча хлопнул несколько раз глазами, что составляло его привычку в минуты усиленных соображений, и проговорил:
- Что же это значит?
- Ничего, кроме того, что я вам сказал, - отвечал Фебуфис и, вспрыгнув на высокий табурет перед большим холстом, который расписывал, взял в руки кисти и палитру.
Всё существо его ликовало и озарялось торжеством в самом его любимом роде: он мог глядеть свысока на стоявшего около него светского человека, присланного могущественным лицом, и, таким образом, унижал и посла и самого пославшего.