Вернувшись из школы, Илья не застал брата дома. Не было его и весь долгий вечер. Андрей часто допоздна занимался в Публичной библиотеке или у своего однокурсника Рассопова, для чего ему приходилось ездить за город, в Удельную, где помещалось студенческое общежитие. В таких случаях он оставлял записку: «Ложись спать, меня не жди. Каша (или чайник) в одеяле».
Сегодня записки не было, но Илья лег спать, не дождавшись Андрея. Уже сквозь сон слышал, как тот вошел в комнату и, бесшумно раздевшись, тоже улегся. И вдруг в какой-то момент (потом выяснилось, что под утро, часа в четыре) Илью точно подкинуло на кровати: он ясно ощутил, что Андрея в комнате нет. Было уже светло, скоро белые ночи, — Илья повернул голову и увидел смятую пустую постель.
Он лежал минут двадцать, прислушиваясь: тишина была абсолютная. Наконец, встал, сунул ноги в тапочки, открыл дверь в коридор коммунальной квартиры, заставленный вдоль стен всякой рухлядью, и осторожно пошел в полутьме, стараясь не запнуться за многочисленные галоши, не зацепиться за углы корзин и педали велосипедов.
В кухне Андрея не было (он иногда ходил туда контрабандой покурить, — едва ли не единственный грешок образцового физкультурника), но в уборной горел свет. Илья с облегчением усмехнулся и, подойдя к облупленной, скособоченной двери, тихонько спросил:
— У тебя что, живот?
Никто не ответил. Илья потянул за скобку — дверь была заперта изнутри на крючок.
— Андрей! — снова негромко сказал Илья. — Почему ты не отвечаешь? Брось дурака валять!
Молчание. В кухне было уже совсем светло. Из щели над дверью сочился желтый тщедушный свет десятисвечовой лампочки — обычная квартирная экономия.
Илья не помнит, сам ли вышел Любин отец из своей комнаты или он к нему постучал, и почему именно к нему. Вдвоем они дернули и сорвали с крючка дверь. Уборная была пуста.
— Господи! — с сердцем сказал Любин отец. — И кто это опять дверью хлопнул? Крючок-то и нахлестнулся…
Он побрел в свою комнату, почесываясь, поддергивая пестрядинные деревенские кальсоны. Илья, улыбаясь, глядел ему вслед и испытывал почти нежность к этому чужому и несимпатичному ему человеку. С чего Илья вообразил, что с Андреем могло что-то стрястись? Солнце теперь рано всходит, брат мог пойти заниматься в сад или отправился пешком в Удельную. Не предупредив заранее? Так они вечером не видались. А кто может ручаться, что, несмотря на экзаменационную пору, Андрюша не крутит любовь? Уж об этом-то он никогда не доложит младшему брату.
Пестрядинные кальсоны мелькнули последний раз в дверях Любиной комнаты и исчезли. Илья вспомнил недавнюю банную встречу. Все люди мылись, как и полагается, голые, а Любин отец — в подштанниках, намокших, облепивших худые ноги. «Чудак! — подумал тогда Илья. — Какая-то особая деревенская стыдливость!» Вместе с ним Илья вышел одеваться. Их шкафчики оказались рядом, и тут, на миг, пока Любин отец, украдкой оглянувшись, торопливо скинул с себя мокрые подштанники и натянул чистые, сухие, в такую же розовую полоску, Илья увидел то, что тот хотел скрыть от посторонних глаз. «Эх, бедняга!» — невольно пожалел его Илья.
Как всегда, перед сном рассказывая Андрею о случившемся за день, Илья нашел в себе мужество пошутить:
— Представляешь, этот лавочник прятал грыжу… Неслыханной величины! Кила на два кило! Противно, но факт…
Андрей промолчал, а через минуту сказал:
— Пожалуй, не ходить ему больше в ленинградскую баню.
— Почему? — удивился Илья. Ему было неловко за свою грубую шутку.
— Выселяют, — кратко сказал Андрей.
— Как так? Куда?
Андрей пожал плечами.
— А верно, их пекарню закрыли, — вспомнил Ильюша. — Недаром Люба ходит зареванная. Раскулачили, значит, нашу пирожницу!
Люба была молодая деревенская девка с заплетенными в косу желтыми волосами, в ситцевом платье, добрая и улыбчивая. Они с отцом торговали на углу Малого проспекта. Фунт хлеба стоил у них на копейку дороже кооперативного, сахар — на две копейки и прочее — соответственно. Сначала Илья недоумевал: зачем покупать в частной лавочке, когда всего за квартал от них кооператив «Василеостровец», где и чище, и без обмана, продавцы в белых передниках, в кожаных нарукавниках. Но потом сам нередко забегал к Любе. Главная приманка была — пироги. Свежие, горячие пироги с капустой, с яблоками, с повидлом, которые Люба с отцом пекли тут же рядом, в пристройке, равно как и круглый черный и пеклеванный серый с изюмом. Правда, случалось, что изюмина оказывалась мухой, но летом от этого не застрахованы и государственные булочные.