Вильямс всегда прислушивался к добросовестной критике и всегда был готов к самокритике, и не сердился и тем более не мстил, когда с ним спорили. Он много и долго сражался из-за паров, говорил: «Это икона в красном углу, которую пролетариат выкинет». А потом ввел пары в травопольные севообороты, убедившись в их пользе, и стал подчеркивать диалектическое их отличие от паров в паровой системе.
Он не раз выслушивал очень резкие суждения Чижевского, одного из своих близких учеников и помощников. Чижевский ему заявлял так: «Я буду вам говорить то, что я думаю, потому что вы большой человек и вам всегда нужно говорить правду. Я обязан это делать».
Вильямс думал минуты три, потом сказал, как всегда, кратко: «Так и делайте. Мне нужна правда, а не лесть. Надо понять, где я ошибаюсь. — И повторил: — Так и делайте». Вильямс был нетороплив в выводах. Так же неторопливо он и писал. Потому писал прямо набело, точно отчеканивая мысль. Однажды Чижевский спросил, почему он не пользуется стенографисткой, ему приходится так много писать статей. Вильямс ответил:
— Писать мне трудно. Видите, даже другой рукой помогаю. Значит, когда пишу, я думаю. Этак ничего не сболтнешь зря ума.
Почерк его был разборчив, но своеобразен. Однажды он спросил Чижевского, который часто приносил ему на подпись бумаги:
— Ни разу не пробовали за меня подписаться?
— Пробовал, — признался Чижевский, — ничего не выходит.
— О! А это очень просто. Возьмите таракана, окуните в чернильницу и посадите на то место, где нужна моя подпись. Он напишет.
Всегда соблюдая принцип открытого доступа к себе в любое время, Вильямс иногда все же был недоволен, что ему помешали. Как-то сказал Чижевскому, вошедшему в комнату: «А где черт?» — и рассказал анекдот: «Глава семейства увидел в окно тещу и в сердцах воскликнул: «Черт ее принес!» Потом внук ее спрашивает: „Бабушка, а где черт, который тебя принес?“…»
На одном совещании Чижевский сунул куда-то подальше докуренную папиросу. Вильямс заметил это, достал окурок и, к ужасу Чижевского, положил на самое видное место: «Отсюда скорее уберут».
Вильямс был предельно аккуратен и бережлив, но отнюдь не скуп. Так, например, он писал очень долго одним пером, которое тщательно вытирал тряпочкой, и в то же время от души жертвовал пять тысяч рублей на празднование Женского дня 8 Марта в Тимирязевской академии.
Идеально знал он лабораторную технику. Когда Чижевский только еще начинал работать в лаборатории, Вильямс его попросил вычистить газовые горелки. Чижевский не знал, как это нужно делать, да и не считал важным делом.
«Я вам покажу», — сказал Вильямс. На следующее утро, войдя в лабораторию, Чижевский увидел на столе перед Вильямсом пять горелок и щетку. Вильямс тщательно вычистил одну, другую горелку, и тут Чижевский уже смекнул: уж если такой большой человек это делает сам, значит… И стал старательно чистить.
«Теперь проверим», — сказал Вильямс. Зажгли все горелки. Огонь идеальный. «Правильно», — сказал Вильямс.
Он сам разбирал и чинил химические весы, сам писал карточки для своей огромной коллекции образцов и растений. Это особенно поражало: такой мощный ум, такая широта обобщений… и сам этикетки клеит! «А я в это время думаю…»
Это вечное, на всю жизнь, увлечение трудом: шесть часов работал в лаборатории, шесть часов дома, — так каждый день. Чужую небрежную рукопись редактировал так, что она оказывалась неузнаваемой, и автору становилось стыдно за свою небрежность и торопливость.
Последние годы близкие особенно оберегали его здоровье и время и создавали «заслон», чтобы его не беспокоили все посетители, жаждущие к нему прорваться. Узнав об этом, Вильямс рассвирепел: «Почему вы ко мне людей не пускаете? Я сам должен с людьми говорить!» Даже кулаком стукнул по столу.
С иностранцами держал себя с большим достоинством. Когда готовился Международный съезд почвоведов, на котором Вильямс должен был делать доклад, Чижевский спросил его — на каком языке он станет читать, на немецком или английском (Вильямс тем и другим владел превосходно). Вильямс ответил, что на русском. Чижевский сразу подумал: напрасно, надо бы показать иностранцам, что русские ученые в совершенстве владеют иностранными языками, выдать им европейский товар.
— Неудобно, — сказал он Вильямсу.