Во время XIV партсъезда Вильямса попросили написать для студенческой газеты Тимирязевской академии об основах его учения. Редактор газеты и секретарь партбюро прочитали написанную Вильямсом статью и пришли в некоторое смущение: там чувствовалась явная недооценка индустриализации сельского хозяйства. Явились к Вильямсу и откровенно сказали, что в таком виде они не могут опубликовать статью. Попросили ее переделать. Вильямс заявил:
— Печатайте в таком виде.
— Василий Робертович!..
— Напечатайте, а затем в том же номере или в следующем покритикуйте. Скажите, в чем ошибся. Это и меня и других научит.
Так и сделали. Статья и критика на нее появились во 2-м и 3-м номерах газеты.
Шмырев Валериан Иванович. Ученый секретарь в последние годы жизни Вильямса, научный сотрудник в двадцатые годы.
Институт луговодства (теперь Институт кормов) в Качалкине Вильямс начал организовывать в 1910 году. Хлопоча об этом в департаменте земледелия, он приезжал в Петербург, который вообще недолюбливал, и останавливался поближе к вокзалу, чтобы скорее можно было уехать в Москву… Обычно жил в «Северной гостинице». В министерстве убеждал не скупиться:
— Мы не так богаты, чтобы строить дешево.
Сам набрасывал эскиз проекта, заботясь о том, чтобы в здании было больше света и воздуха. Стены предпочитал окрашивать в цвет слоновой кости. Не позволял никаких лепных украшений и архитектурных финтифлюшек, собирающих пыль.
В трудные двадцатые годы он регулярно ездил в Качалкино, хотя поезд эти 30 километров иногда шел 12 часов, всю ночь приходилось сидеть в неудобном, холодном вагоне, пока во время вынужденных остановок пассажиры запасали топливо для паровоза. Однажды со смехом сообщил, приехав в Качалкино: «А меня молочницы обмочили!..» Оказалось, что его попросили подержать ребенка, а тот повел себя нехорошо.
Потом стали ходить только телячьи вагоны, а потом поезда совсем перестали ходить, и Вильямс стал нанимать лошадь до Качалкина, но посещения его не сделались от этого менее регулярными. Обычно он приезжал вместе с Ксенией Ильиничной Голенкиной на несколько дней и сразу по приезде начинал себе готовить махорку-самосад, которую рубил, а затем сортировал на ситах, как фракцию почвы. Затем заготавливал массу самокруток и принимался за работу. В Качалкине он писал в то время свою большую работу по луговодству, одновременно руководя работами всех своих сотрудников. Жил и работал он в маленькой комнате, где стояла простая койка, с соломенным тюфяком, на которой он спал. Питался он в общей столовой, где кормили самой простой и скудной пищей, главным образом овощами — брюквой, свекольником.
Несмотря на усиленную работу в Качалкине, он находил время и развлекаться вместе с другими. Сотрудники увлекались тогда домашними оперными спектаклями. Все роли исполняли они сами, да еще приезжали на помощь научные работники академии. Открыв дверь своей рабочей комнаты, Вильямс с удовольствием слушал их спектакли. Однажды перед спектаклем Шмырев проходил мимо сцены и увидел, что какая-то белая фигура возится под сценой. Заглянул и рассмотрел Вильямса в белой рубашке, который выметал мусор и пыль из-под сцены. Оказывается, он накануне заметил, что на репетиции балетных номеров («Половецкой пляски» из «Князя Игоря») облака пыли окутывают танцоров, и решил навести порядок. Можно себе представить, на что похожа была его пикейная блуза, когда он вылез со своей щеткой из-под сцены… Кроме отрывков из «Князя Игоря» ставили «Снегурочку» и «Русалку». Чернобородов (из наркомата) пел мельника, служащий с мельницы — князя. «Кисятник» (сотрудницы и воспитанницы Ксении Ильиничны — тети Кисы) был хором, которым управляла сама тетя Киса. А слушатели и зрители собирались со всей волости. Зал, в котором шли спектакли, предназначен был для музея, который впоследствии и был там организован.
О рубашке. До революции он любил носить пикейные жилеты белоснежной чистоты. Потом долго не могли достать этого материала. Наконец с большими трудностями достали, и Василий Робертович попросил сшить себе широкую блузу с карманами на груди. Такие рубашки он носил уже до самой смерти.
В лаборатории Вильямс обычно сам натирал пол флюритом, специальной паркетной мастики он не признавал. У него для всего был свой метод, он даже спичку зажигал по-особенному, чтобы не отлетала головка. Курил он много, обычно дешевые папиросы «Шутка», «Червонец», «Трезвон» или махорку, как сказано выше.
Как-то раз справляли именины в Качалкине, устроив из этого много веселых развлечений. Долго фильтровали и очищали денатурат с помощью марганцовокислого калия. Потом каждый получал свою порцию угощения по шуточной карточной системе — заполняя бесчисленные анкеты, стоя в очереди за рецептами из «аптечного управления» на спирт и пр. Надо было два часа ходить по инстанциям, а пункты эти были нарочно разбросаны в самых разных концах институтских зданий, так что приходилось высунув язык бегать по этажам.