Глаза его были весьма чувствительны к цветению ржи и сосны. Пыльца эта раздражала слизистую оболочку, глаза воспалялись иногда до нарыва, поднималась температура, начинался насморк.
В холодное время Василий Робертович под верхнюю белую рубашку надевал шерстяной свитер. На нижней рубашке у него был карман с клапаном, там он хранил партбилет. Когда к нему приходили за членскими взносами, было сложным делом достать так бережно хранимый документ. Последние годы Мария Павловна помогала ему в этом.
Память у него была изумительная. Через пять лет помнил, куда положил щетку для гербария (с длинными волосами). Мало записывал — все и так помнил. Сидя спиной к лаборатории, узнавал всех по шагам, отличал своих от чужих. Не поднимая головы и не оборачиваясь, окликал проходившего за его спиной, если тот был ему зачем-либо нужен. Не любил, когда вокруг него говорили шепотом, чтобы не мешать. Как раз шепот-то и мешал, а свободный разговор — ничуть.
Однажды у него был сердечный припадок на лекции, Василий Робертович почернел лицом, но лекцию дочитал до конца.
Девятого октября, за два дня до смерти, пришел, как обычно, в лабораторию, но почувствовал себя плохо, едва дышал (у него был отек легких). С трудом досидел до двух часов дня, но когда уходил, то сказал, заметив, что на него смотрят:
— Что смотрите? Думаете, упаду?
Академик Бушинский Владимир Петрович.
Эпизод с лекцией, экспромтом прочтенной Вильямсом перед социал-демократической сходкой, происходил в июне 1908 года. Полицейской облавой руководил околоточный Хлебников, толстый лысый человек. Было жарко. Во все время лекции Хлебников внимательно слушал, ничего не понимая, и только вытирал лысину красным фуляровым платком. Вильямс два часа читал лекцию без перерыва. После того как Хлебников взмолился и попросил позволения удалиться, Вильямс сделал пятиминутный перерыв и затем еще час читал лекцию. На всякий случай! После этого прочитал нотацию слушателям, пожурив их за неосторожность и за то, что заранее не предупредили его. Удостоверившись, наконец, что поблизости от академии полицейских и «гороховых пальто» нет, участники собрания разошлись.
По душе Вильямс был мягкий, деликатный, доверчивый человек, никогда не хотевший верить, что на жизненном пути ему могут попасться и жулики, и предатели. Вместе с тем он был необыкновенно принципиален, что называется теперь — партиен. Был нетороплив, выдержан, но мог и выгнать за дело.
Тулайков, Дояренко были учениками Вильямса, впоследствии отошедшими от него. Вильямс назвал «чемоданным земледелием» проводившиеся ими взгляды на сельскохозяйственное производство: вот приедут трактористы, вспашут, приедут рабочие — посеют, уберут. В чемоданчике завтрак, как на пикник приехали!
Вильямс всегда соблюдал принцип «открытых дверей» там, где работал. Был подлинно демократичен как до революции, когда был «действительным статским советником», «вашим превосходительством», так и в революционные годы, когда с удовольствием носил кожаную куртку и такую же кепку, что ему очень шло. В натуре его и в навыках было много инженерского — от отца.
Вильямс был великаном среди всех, окружавших его, — великаном и в моральном и в физическом смысле. Очень точно изобразили его и его противников в студенческом журнале «Анофелес» — в карикатуре «Слон и моська», где можно усмотреть большое сходство Вильямса со слоном.
Козлов Петр Владимирович. Сын служителя лаборатории Вильямса.
Семья отца, Владимира Адриановича, начавшего работать здесь еще у профессора Фадеева, учителя Вильямса, была из семи человек. Двое сыновей — Петр, Николай и три дочери — Анна (работала у Вильямса пололкой в питомнике, получила среднее образование, работала на контрольной семенной станции), Ольга (муж — доцент кафедры мелиорации) и Наталья. Сам Козлов происходил из деревенской семьи. Отец его, Адриан, из кантонистов, не приписался вовремя к обществу, вернувшись с военной службы, и остался безземельным крестьянином. Владимир Адрианович ушел из дома (Покровское-Стрешнево, в семи верстах от Петровского-Разумовского) на заработки 15-летним и поступил работать в академию. Женился на прачке Ксении Ивановне. Жили в подвале под лабораторией Вильямса. Сначала — в одной комнате, потом в трех. Окна были маленькие, из-за этого сыро. Вильямс распорядился увеличить окна, много раз предлагал переехать в другую квартиру. Козлов не согласился: привык, да и близко к лаборатории, где провел всю жизнь.