Домами мы редко общались, хотя с Жанной Гаузнер, его женой, я был давно знаком. Как-то в середине пятидесятых годов меня попросили принять у себя дома Герберта Маршалла с женой-скульптором, которые только что приехали из Индии, и Маршалл собирался ставить фильм о знаменитом в свое время негритянском актере Айре Олдридже. Меня сватали писать сценарий, о чем объявили уже в газете. Я позвал на «суварею» (по выражению Иринарха Введенского, переводчика Диккенса) И. Д. Гликмана, как предполагаемого редактора будущего фильма, и чету Шапиро — Гаузнер, — Шапиро должен был стать сорежиссером Маршалла. Герберт Маршалл непрерывно рассказывал, как он учился в свое время в СССР у Эйзенштейна и переводил на английский язык Маяковского, как жена сооружала в Индии памятники Неру и Индире Ганди, а вся затея со сценарием и фильмом вообще оказалась блефом: через год Маршалл опять приехал и привез написанный им вчерне первый вариант сценария — это была бездарно изложенная биография Айры Олдриджа, а никакой не сценарий. Вряд ли эта работа, если бы мы взялись превратить ее в фильм, принесла бы Мише удачу и радость.
Настоящая творческая удача ждала Михаила Шапиро впереди: это была постановка в кино оперы «Катерина Измайлова». Уж не говоря о счастье работать совместно, бок о бок, с Д. Д. Шостаковичем, работа оказалась вполне по силам и увлекла Михаила Григорьевича Шапиро, может быть единственного нашего кинорежиссера, кто прекрасно знал и любил музыку. На художественном совете «Ленфильма» и во всех дальнейших инстанциях картина прошла хорошо, и мне до сих пор досадно, что она не успела завоевать того зрительского успеха, какого заслуживала. Куда ей было до 70—80 миллионов зрителей, которых завоевала «Свадьба в Малиновке», музкомедия и типичная дешевка для широкого зрителя… К тому же, мне кажется, Миша несколько отяжелил свой фильм полиэкраном и другими новшествами, которые помешали как раз широкому зрителю, да и музыка Шостаковича не рассчитана на всенародный успех. Возможно также, что фильм недостаточно активно продвигали на зарубежный экран. Обидно. Несправедливо. И все же творческое и душевное удовлетворение Миша несомненно получил от работы над «Катериной Измайловой». Помню, он очень хорошо выступил на художественном совете — ясно, точно, с достоинством; вот уж нельзя было сказать, что у него закружилась голова или «в зобу дыханье сперло»!
Забыл я упомянуть еще об одной удаче Шапиро, и тоже, как видно, в близком ему жанре: «Загадка «Н. Ф. И.» — по рассказам И. Андроникова и с его участием. Картина вышла в 1959 году.
Последние годы Миша плохо себя чувствовал, плохо выглядел, постарел, согнулся, трудно и медленно двигался. Прошлой зимой мы шли с ним из Дома кино. Я старался приноровиться к нему, шел, как казалось мне, очень медленно. Через два квартала Миша остановился.
— Леня, — сказал он своим глубоким и проникновенным голосом (он часто так говорил в последнее время). — Дальше идите один. Я не могу идти так быстро. А вам, наверное, холодно. Идите.
Миша порой был вспыльчив. Года два-три назад мы сидели с ним на скамейке в саду писательского дома в Комарове. Рядом со мной была моя жена, а рядом с Мишей муж и жена Ниновы и Михаил Леонидович Слонимский. К нам подошел известный ленинградский музыковед Э—с и приветливо поздоровался, особенно с Михаилом Григорьевичем. Вдруг Миша занес вверх свою трость и лицо его исказилось.
— Ступайте прочь! — опять же медленно, но необычно громко заговорил он. — Как вы смели ко мне подойти! Идите прочь!
Музыковед явно опешил, стал уговаривать Мишу, просить успокоиться, говорил, что не понимает его раздражения, что только на днях они дружески встречались… Миша продолжал замахиваться и кричать, что тот отлично знает, какую он совершил подлость, а музыковед продолжал настаивать, что происходит какое-то недоразумение… Видя, что Миша так возбужден и ему вот-вот станет плохо, я убедил Э—са уйти. Как я потом узнал, Миша вступился за свою сестру, которую якобы обидел Э—с. Миша был очень привязан к своей сестре, высокой энергичной брюнетке, в блокаду работавшей в Ленинграде шофером.