Последняя встреча с Анной Андреевной была в 1966 году — с мертвой. Морозы стояли страшенные, больше тридцати градусов, мы долго ждали на Комаровском кладбище, когда тело Ахматовой привезут из Ленинграда, где отпевание происходило в Никольском соборе. Мы то бегали по дороге, чтобы согреться, то залезали в автобус, где было все же немного теплее. Особенно мерз Михалков, приехавший из Москвы почему-то в демисезонном пестро-сером пальто. Когда гроб привезли и короткая гражданская панихида окончилась, мы с женой чуть не бегом понеслись по снежной дороге в Дом творчества, за три километра от кладбища. Нам удалось согреться, не простудиться, а Анна Андреевна в это время уже лежала в промерзшей земле, в ледяной могиле.
Много людей посещает теперь эту могилу — отдыхающие в окрестностях Комарова, Зеленогорска, Репина, Солнечного, туристы, просто горожане — ленинградцы и москвичи, — приезжающие в Комарово, чтобы повидать могилу Ахматовой, и, быть может, лишь после этого знакомящиеся с ее творчеством. С интересом читают они и ее статьи — о Пушкине, о его семье, о сестре жены Александрине: у Ахматовой на все свой, оригинальный, давно выношенный взгляд, — о Пушкине она начала писать еще в двадцатые годы и первой ее публикацией была «Последняя сказка» — о «Золотом петушке», напечатанная в журнале «Литературный современник». Прочитав эту статью, О. Э. Мандельштам сказал: «Прямо шахматная партия». Видно, что, приведя эту фразу в своих воспоминаниях, Анна Андреевна вполне оценила такую своеобразную похвалу.
Да, любовь к поэзии Анны Ахматовой на наших глазах все растет и, кто знает, может сделаться скоро поистине всенародной, — ручательством служит хотя бы тот простой факт, что ее однотомники расходятся мгновенно, их невозможно купить уже через день после выхода в свет. Это не исключает того, что далеко не все любящие поэзию непременно любят (или еще полюбят) стихи Ахматовой: одни ищут в стихах одно, другие — другое. Но есть и такие изысканные ценители, для которых Ахматова давным-давно перестала существовать: они как бы похоронили ее не в 1966 году, а еще в двадцатые годы…
С одной из таких читательниц я столкнулся в Крыму, в Коктебеле. Соседка моя по столу, пожилая интеллигентная московская дама, однажды спросила, читал ли я воспоминания Миндлина о Марине Цветаевой, прибавив, что Цветаева — единственная великая поэтесса нашего времени. Я удивился:
— Вы забыли про Ахматову?
Соседка скучным голосом сказала:
— Ну, это же было так давно!..
Этим самым она как бы повторила скверную эмигрантскую легенду о том, что н а с т о я щ а я Ахматова — это д о р е в о л ю ц и о н н а я Ахматова, а все остальное, что она писала, уже не в счет! Я, как это случалось иногда в юности (а тут мне было за шестьдесят), чуть не откусил моей почтенной соседке нос: налившись злостью, сказал, что Ахматова до последних дней своей жизни писала прекрасные, во всех смыслах классические стихи и что тот, кто любит поэзию, не может этого не чувствовать и не понимать… Разумеется, жена толкала меня под бок, щипала за руку, но я не мог, никак не мог не окрыситься, и правильно поступил: литераторша сразу стала смирной и ласковой.
Ну, конечно, я знаю, что вместо своей гневной тирады я мог прочитать наизусть несколько ахматовских стихов, написанных в сороковые — шестидесятые годы, то есть как раз в то самое время, которое московская эстетка считала бесплодным. Скажем, то изумительное стихотворение 1940 года, из которого я взял две строки для эпиграфа:
Попробуйте выбросить здесь хотя бы одну строчку!
Или тончайшее наблюдение в том же 1940 году:
И если уж продолжать вспоминать белые стихи, требующие, как известно, особой отточенности, новизны и глубины мысли, пришлось бы с начала и до конца прочесть упомянутую раньше «Предысторию» («Россия Достоевского. Луна…»), написанную в 1945 году. Именно ее цитирует Корней Чуковский в своей поздней статье, говоря о чувстве истории, присущем Ахматовой, начиная с двадцатых годов. Поэзия ее мужала с годами, и это мужание происходило необычайно быстро и интенсивно. Судьбы страны, ее история, роль и значение Пушкина в нашей культуре — все это кровно и очень конкретно интересовало Ахматову. Война особенно усилила и возвысила эти мысли и чувства. Уже весной того же 1940 года Анна Ахматова написала трагические стихи, посвященные бомбежкам Лондона и оккупации Парижа, а через год с небольшим — «Клятву», «Ноченьку», «Первый дальнобойный в Ленинграде».