Сколько здесь можно было навернуть сравнений, эпитетов, а двадцатилетний автор даже ни одного восклицательного знака не поставил. Зато прозаично уточнил, что героиня бежала по лестнице, не касаясь рукой перил, а герой, когда она ему объявила, что умрет с горя, иронически посоветовал ей не схватить насморк.
Спрашивается, стоило ли мне, читая эти аскетические по форме и тем не менее пронзающие своим драматизмом стихи, писать в 1928 году такую щегольскую прозу: «Надежды расцветают быстро, как плесень — в одну ночь». Или: «Я хотел вспомнить все большое, но память моя рассыпалась — одни прекрасные мелочи пересчитывал я, как грехи…» А ведь это еще не худшие фразы!
Так или иначе, мои эстетические «нормативы» уже через год перестали меня удовлетворять, и я повернулся лицом сперва к иронической, а затем к подчеркнуто сдержанной, даже суховатой прозе (за что критики, бранившие меня прежде за излишнюю цветистость, стали опять же упрекать).
Но вернусь к поэзии Анны Ахматовой, хотя то, о чем хочется здесь сказать, относится скорей к прозе ее жизни, а если еще точнее — к ее концу…
В 1973 году вдова поэта Александра Гитовича прочла нам с женой свои заметки об Анне Андреевне, с которой они многие годы были соседями по даче. Гитовичи оставались в Комарове и на зиму, не смущаясь тем, что в иные ночи пролитая на пол вода превращалась в лед; Ахматова там жила только летом. Воспоминания Сильвы Гитович ценны не только своей правдивостью, непосредственностью, но еще и тем, что, в отличие от других (например, превосходных воспоминаний Маргариты Алигер, напечатанных в 1975 году в журнале «Москва»), они рисуют Анну Андреевну, так сказать, с домашней стороны. Кто из нас может похвалиться, что знал ее в быту, встречался с ней в каждодневной житейской обстановке? Впрочем, «быт» в данном случае весьма условное понятие: Ахматова жила столь напряженной духовной жизнью, что быт был сведен к максимальному минимуму. Даже кровать, такая необходимая вещь для каждого, тем более старого человека, представляла собой матрац, подпертый по углам кирпичами, что однажды чуть не привело к «катастрофе» (к тому же, если не ошибаюсь, в присутствии какого-то иностранного визитера!).
Записи Сильвы Гитович подкупают юмором, которым всегда владела сама Анна Андреевна и ценила его у других. Они умны, добры, наблюдательны и вызывают у слушателя желание — скорее увидеть их напечатанными. Уверен, что они понравились бы Ахматовой. Я знаю, что Анна Андреевна дорожила соседством и дружбой с Гитовичами, несмотря на разницу в возрасте. Правда, случилось так, что Александр Ильич всего на полгода пережил Анну Андреевну, и могилы их находятся рядом на Комаровском кладбище; вскоре там появилась и могила Сильвии Соломоновны. В жизни же их сближало, кроме живого ума и обостренного интереса к истории, то, что оба поэта переводили китайскую и корейскую древнюю лирику. Они даже посоревновались, переведя одну и ту же вещь Цюй Юаня — автобиографическую поэму «Люсао» («Скорбь»), написанную за тысячу триста лет до нашего века. Ко всему прочему, Гитович был отличный рассказчик и мог много порассказать Ахматовой о нашем житье-бытье тридцатых годов, — как раз о том времени, когда Ахматова была далека от литературных кругов.
…Я с наслаждением слушал талантливый рассказ Сильвы о последних годах жизни Анны Ахматовой и вместе с тем непрестанно ловил себя на мысли о том, как одинок большой поэт в большом мире, даже если у него много читателей, почитателей, старых и молодых друзей. Когда он остается наедине с собой, никто не может его отвлечь от надвинувшейся вплотную старости и близости конца; никто и ничто — кроме сознания, что он до конца остается поэтом.
Так писала больная семидесятишестилетняя женщина за четыре месяца до смерти. О чем свидетельствуют эти мужественные строки? О том, что не смерть, а жизнь ее была чудом.
1974—1975
САМЫЕ ГЛАВНЫЕ СЛОВА
Вера Кетлинская… Удивительно тесно соединились для нас в этом имени — писатель, человек, общественный деятель. Так тесно и органично, что, пожалуй, грех было бы их в краткой статье разделять. Да это и невозможно. Любой читатель любой ее книги безошибочно чувствует, что такую книгу не мог написать литератор кабинетного склада. О чем бы ни писала Кетлинская — о заводе, о стройке, об ученых, о партийных работниках, — сразу видно, что она не на время, не на командировочный месяц, а навсегда погружена в окружающую ее жизнь.