Чёт-нечет

Но это все вид затянувшегося вступления, — путешествия же и приключения с книгами впереди, и происходили они как раз с любимыми книгами, а не с уникумами. Но сперва еще чуть-чуть предыстории… С детства ценил я счастливые совпадения и неожиданности. И нередко случалось, что самые-самые любимые книжки я покупал там, где меньше всего мог рассчитывать их найти или встретить. Так одну из тринадцати имеющихся у меня книг Гильберта Честертона, наиболее для меня ценную, книгу о Диккенсе, я вдруг увидал в газетном киоске вокзала в Котельниче, возвращаясь в 1929 году в Ленинград со студенческих каникул. Сборник статей Осипа Мандельштама «О поэзии» купил на Павловском вокзале, которому посвящено одно из лучших его стихотворений — «Концерт на вокзале». Последний же его прижизненный и наиболее полный сборник «Стихотворения» умолил продавщицу снять с витрины Дома книги на Невском, — так единственный оставшийся в магазине экземпляр, с выгоревшей от солнца обложкой, стал моим, и произошло это в самый год выхода сборника — в 1928 году, осенью; с тех пор много лет, куда бы ни ехал, я с ним не расстаюсь. А впервые узнал я стихи Мандельштама в 1926 году, когда купил на «Вербе», проводившейся на бульваре Софьи Перовской, среди гомона, толкотни, свиста «тещиных языков» и взрывов хлопушек, запаха вафель, халвы и сливочных тянучек, толстенный том «Антологии русской поэзии XX века». Он был издан «Новой Москвой» в 1925 году и стоил целых 15 рублей, — такую покупку я мог осилить лишь в пору моего сравнительного богатства — во время работы на Волховстрое. Сколько чистого счастья дала мне эта покупка! Сколько лет я твердил потом наизусть:

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины.

Или, проходя мимо Адмиралтейства:

Как плуги брошены, ржавеют якоря.

Или, подняв взгляд на Адмиралтейский шпиль:

Он учит: красота не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра.

Или, шагая по Невскому:

Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,
И сама собой сдирается с мандаринов кожура.

Или, встретив там иностранцев:

Когда пронзительнее свиста
Я слышу английский язык,
Я вижу Оливера Твиста
Над кипами конторских книг…

И так как это уже вплотную близко к главному предмету моего рассказа, то процитирую стихотворение до конца:

У Чарлза Диккенса спросите,
Что было в Лондоне тогда:
Контора Домби в старом Сити
И Темзы желтая вода.

Дожди и слезы. Белокурый
И нежный мальчик Домби-сын;
Веселых клерков каламбуры
Не понимает он один.

В конторе сломанные стулья,
На шиллинги и пенсы счет;
Как пчелы, вылетев из улья.
Роятся цифры круглый год.

А грязных адвокатов жало
Работает в табачной мгле —
И вот, как старая мочала,
Банкрот болтается в петле.

На стороне врагов законы,
Ему ничем нельзя помочь!
И клетчатые панталоны,
Рыдая, обнимает дочь.

В своей автобиографической повести я уже говорил, что впервые познакомился с Диккенсом в одиннадцать лет. Может быть, стоит кратко напомнить. В холодный декабрьский денек голодного 1919 года молодой библиотекарь, эвакуированный студент из Москвы, прочел нам, школьникам, «Рождественскую песнь в прозе». Я был так очарован этим неведомым мне доселе шедевром, что на следующее же утро выпросил в библиотеке толстый роман того же автора — «Холодный дом», начал его читать и — не дочитал! Как теперь понимаю, роман оказался для меня сложноват: в нем чередовались главы от автора с главами от лица героини, и вообще он был для меня слишком взрослым.