Спорили и еще в более поздние годы, совсем незадолго до болезни Веры Федоровны. Один наш разговор мне запомнился почти дословно (по свежей памяти я его записал, — жаль, что только один!). Сидя на скамейке в саду в Комарово, мы заговорили о Чехове. Вера Федоровна сказала, что с годами она стала к нему равнодушнее, что сейчас ее привлекает Леонид Андреев, его темперамент, его фантазия. Не скрою, я удивился, даже сказал, что не верю, и решился спросить:
— Вот вы написали в «Ликах на заре» встречу, вернее «невстречу» Феодосия с матерью. Не может быть, чтобы вы при этом не вспомнили чеховского «Архиерея»… и как его матери уже не все верили, что у нее был сын архиерей?
Вера Федоровна помолчала, затем сухо и упрямо сказала:
— Леонид Андреев лучше написал о священнике, об отце Василии Фивейском. Читали?
— Давно. В юности.
Вера Федоровна необычно для себя кратко, отрывисто изложила суть:
— Вот этот поп действительно претерпел. Умер его любимый сын… с горя пьет до безумия жена… родился другой сын, злой идиот… малолетняя дочь хочет убить брата и мать… мать сгорает вместе с их домом… завалило землей работника… отец Василий то пламенно верит, то вовсе не верит в бога… пробует в церкви воскресить труп смердящий… народ в ужасе бежит из храма… отец Василий тоже бежит… умирает на бегу от разрыва сердца…
И закончила просто, но настоятельно:
— Нет, вы перечитайте этот рассказ.
Я послушался, перечитал. Но больше на эту тему нам говорить не пришлось. Да и что я мог ей сказать? Привычно отделаться известной фразой Льва Толстого про Леонида Андреева: «Он нас пугает, а нам не страшно»? Или вспомнить шутку самого Леонида Андреева в ответ на осуждающую статью Софьи Андреевны Толстой о рассказе «Бездна»:
Повторяю, все это было бы банально… да и неверно, если применить к моим впечатлениям. «Василий Фивейский» при этом повторном чтении действительно поразил меня темпераментом, фантазией и жестокими реалистическими деталями, хотя я не мог не заметить явного пережима, местами риторики, пожалуй излишнего нагромождения бед, какие пришлось претерпеть злосчастному отцу Василию. Пожалуй, это напоминало скорей ж и т и е, чем жизнь, автор, наверно, так и задумал, но назвал проще: «Ж и з н ь Василия Фивейского». Панова назвала свой рассказ «С к а з а н и е м о Феодосии» (вот словно бы и нашелся общий подзаголовок для «Ликов на заре»!), но написала его бесконечно сдержаннее, хотя довела драматические события тоже до предела.
Выступления Веры Федоровны на собраниях были всегда выверены, содержательны, деловиты. Высказывания на редакционных советах были интереснее, нередко резки, порой даже очень, но всегда обоснованно. В Ленинградском архиве литературы и искусства хранятся стенограммы наших редсоветов. Наиболее интересные выступления Веры Пановой следовало бы включить в собрание ее сочинений, когда оно будет переиздано и расширено. Кстати, на всех таких заседаниях Вера Федоровна полностью сохраняла присущее ей чувство юмора. С улыбкой смотрела, как Павел Далецкий, сидевший обычно напротив нее, по другую сторону маленького столика, клал в пепельницу, стоявшую между ними на столике, листки косметических салфеток, которыми он вместо носового платка вытирал на лбу пот, а то и сморкался в них, подражая японцам…
Вообще Вера Федоровна все видела и все замечала, как и подобает наблюдательному прозаику. Реакция же бывала разной. Помню, общая наша приятельница с увлечением о чем-то рассказывала и вдруг для полноты впечатления употребила такой немыслимый образ: «Например, если бы вы, Вера Федоровна, вдруг сделались наездницей и стали выступать в цирке!» Я сразу заметил, что Веру Федоровну это уподобление несколько озадачило: она отклонилась назад в своем кресле и холодно сказала:
— Вы меня удивляете!
Наша приятельница ничего не заметила и с энтузиазмом продолжала рассказ.
Однажды на заседании Правления совместно с литчастью Театра оперы и балета один видный театровед, говоря о недостатках сегодняшних балетных либретто, восхищался лучшим в мире, единственным в своем роде, неподражаемым, идеальным либреттистом Метастазио. Мы с сидевшей рядом Пановой устали от этих бесконечных похвал, и я шепотом поделился: вот, мол, когда-то существовал один Метастазио и как это было замечательно, а теперь существуют тысячи метастаз и ничего в этом хорошего нет… Панову, как видно, не покоробило такое рискованное гиньольное сравнение, и она с удовольствием посмеялась.