Глейбер был женат на студентке, маленькой, худенькой русской женщине, у них был ребенок, дочка, которую жившая с ними бабушка (теща Глейбера) учила подойти к отцу и сказать ему: «Жид, жид!» Кротко улыбаясь, Люся рассказывал, что он даже не сразу понял, когда дочка подошла и сказала: «Зи, зи!» Потом Глейбер расстался с этой женой и женился на крупной блондинке, работавшей в Институте Севера, и сам стал писать научные статьи, одну из которых успел до войны подарить мне, но встречались мы уже редко, в основном в Филармонии, куда он ходил с новой женой (почему-то нас не знакомя). Работа его о Миклухо-Маклае у меня сохранилась, равно как и огромный том сочинений Державина с размашистой Люсиной подписью на титульном листе. Погиб он в первую блокадную зиму, у него всегда было слабое здоровье; впрочем, блокада губила и крепких, здоровых людей. Нам с Геннадием очень недоставало потом Люси Глейбера.
В молодые годы у Гора был и еще один близкий друг — Григорьев, о размолвке с которым, дошедшей до драки (!), Гор однажды поведал мне. Но когда он праздновал дома в 1967 году свое 60-летие, среди почетных его гостей я увидел Григорьева, разумеется весьма постаревшего.
Когда у Гора случился инфаркт (примерно в те самые годы), первое, что он мне сказал: «Как я рад, что это случилось со мной, а не с Натальей». Чистая правда! Кроме того, что он был к ней очень привязан, он был беспомощен без Натальи в быту, в повседневной жизни. Кроме того, — повторяю еще и еще раз, — он был сверхъестественно добр. Чего стоила его просьба к трехлетней внучке:
— Если ты хочешь плюнуть в бабушку, лучше плюнь в меня.
Наивность, бытовая его неопытность иногда поражали. Мы сидели однажды рядом на каком-то банкете в Доме писателя. Он налил себе в водочную рюмку лимонада, выпил и крякнул:
— О, винцо-то ничего! — Вгляделся в этикетку на бутылке и тихо сказал, как бы извиняясь: — О, да это квас…
У Геннадия было двое детей — сын и дочь, много внуков и правнуков, и ему уже было трудно в этом тесном семейном кругу в маленькой квартирке в писательском доме на улице Ленина. Но получить квартиру побольше, а еще желаннее — отделить семью сына, он так и не успел.
В последние годы его томила депрессия, как и его Наталью, но непосредственной причиной смерти была гангрена, развившаяся в результате диабета. Отрезать ногу не решились — слабое сердце, лишние страдания. Болел он долго и необратимо — слабел, угасал. Последние дни был в сознании, говорил о литературных делах, попросил принести ему Пастернака, сравнивал два издания. Дочери Лиде сказал, что видит себя во сне — в о д о й… Это было совсем в его духе: всю жизнь он писал о р у ч ь е, холодном, горячем, в тайге, в сопках, образ этот был для него самым родным!
Наталья лежала в это время в другой лечебнице. Так расстались они в конце жизни. На похороны ее привезли из больницы, и она, сидя у гроба, дремала. И это всегда энергичная, рассудительная и обожавшая мужа Наталья! Горько было на это смотреть…
Умер Геннадий 5 января 1981 года, а узнал я о его смерти 6-го, через два часа после того, как случайно нашел в своих бумагах литературную страницу газеты «Смена» 55-летней давности, с рассказом, о котором я упоминал в начале воспоминаний. Рассказ Г. Гора «Сапоги» был напечатан в мае 1927 года, за месяц до моей «Живой полянки». Это была первая наша встреча, пока заочная. По-настоящему встречались мы затем более полувека…
Хоронили Гора 9 января. В 12 часов состоялась панихида в Доме писателя. Вел ее от имени Секретариата Б. Н. Никольский. Первым выступил Гранин, часто бравший у Гора книги, когда они жили летом на даче. Говорил Гранин хорошо, но Лурье и Адмони говорили проще и непосредственней. Все говорили о доброте Гора, никто не запомнил его иным, а сейчас он лежал в гробу небывало строгий, худой — почти неузнаваемое лицо. На двух автобусах поехали в Комарово, где благодаря хлопотам Чепурова разрешили похоронить Гора, автора двух с половиной десятка книг, писателя с пятидесятипятилетним литературным стажем…
Могила Геннадия Гора — возле могил Веры Кетлинской и актрисы Ирины Зарубиной, в очень хорошем месте. На кладбище в день похорон было чудесно: снег, снег, тишина. Провода над дорогами — в виде толстых снежных жердей, деревья — словно бы вылеплены целиком из снега. Я слышал, как две незнакомые пожилые женщины на кладбище позавидовали покойнику… Говорили над гробом Алексей Иванов от «Невы», журнала, в котором до самой смерти Гор был членом редакционной коллегии, и незнакомая мне художница — о любви Гора к живописи.